А дурак тем временем петлял по ельнику, и кровь из-под простреленной ключицы уже перестала течь.
Обессилел он, и упал лицом в землю, в старую жёлтую хвою.
Лежал, дышал, как зверь загнанный.
Раздались шаги, треск ломаемых веток.
— Вот ты где, паскуда, — раздались слова и грохнул выстрел.
Сжались пальцы дурака в кулаки, полны хвои, и в свете занимающегося рассвета видел стрелок, как пуля вошла в затылок и разворотила дуракову голову.
Кровь впитывалась в хвою.
Перевернул стрелявший труп ногой.
— Твою мать. Без выпе*дка. Мародёр сраный. И на что только позарился?
Сплюнул и ружьё на плечо повесил.
— Вот ведь тварь. Ненавижу.
— Что угодно, госпожа?
— Здравствуй, Сервио, — сказала девушка — кофе и круассаны, как обычно.
— Да, госпожа, — поклонился официант.
Белые пряди дрожали под ветром из гавани.
— Прошу, госпожа.
Официант расставил на столе чашку, тарелку с круассанами, кувшинчик со сливками и сахарницу. Поклонился и почти исчез, но она окликнула:
— Не исчезайте, Сервио. Присядьте.
— Да, госпожа, — поклонился официант и присел на самый краешек плетёного кресла.
Он размешивала сахар в чашке.
— Скажите, Сервио, — сказала она, — как вам последний?
— Как обычно, госпожа, — официант чуть пожал плечами, — да, побросало, но мы видали и более сложные схемы.
Она чуть кивнула, соглашаясь.
— В тот раз он читал Хемингуэя, — сказала она, — вы помните, Сервио?
— Хэмингуэя? Да, госпожа, помню.
Она сделала глоток, глядя на море.
— Читали?
— Я убирал за ним, госпожа.
Она улыбнулась, чуть искоса глянула на него.
— Вы весьма исполнительны, Сервио.
— Вы слишком добры ко мне, моя госпожа, — в голосе официанта явственно пробилось смущение — я слишком молод для этого. Вот мой товарищ…
— Я знаю вашего напарника, — мягко прервала она его, — не стоит. Сейчас я говорю о вас.
— Как будет угодно госпоже, — ответил официант, потупив взгляд.
— Я знаю, что вы молоды, Сервио, — продолжила она, держа в руках чашку, — и хочу узнать ваше мнение.
— Моё, госпожа?!
— Ваше, Сервио. Нам долго, очень долго работать вместе.
— Почему, госпожа?
Она перевела взгляд на него.
— Что “почему”?
— Почему вы спрашиваете? Вы же так близки к Нему, и вы всё про меня знаете.
Она снова улыбнулась, и ямочки появились на её щеках.
— Я — знаю. Но вы, Сервио, вы не знаете.
— Про себя, госпожа?
— Про себя, Сервио. И отвечая на мои вопросы, вы отвечаете себе. Так что вы о нём думаете?
Официант задумался.
— Он долго петлял, моя госпожа. Всё никак не мог выбрать между Творцом и творением.
— Но раз за разом становился лучше, правда, Сервио?
Официант кивнул:
— Да, моя госпожа. С каждым разом он был всё лучше. Не как человек, нет. Но с каждым разом он становился ближе. Всё меньше приходилось за ним убирать. И в последнем эпизоде — ничего лишнего.
— Вы почти правы, Сервио.
— Почти, моя госпожа?
Она поставила на блюдце пустую чашку.
— Вы абсолютно правы в том, что в его последнем эпизоде не было ничего лишнего.
— Но, госпожа?
Она раскрыла сумку и вынула из него листок.
— Вы немного не уследили за ним на одном из витков.
Официант побелел.
— Простите, моя госпожа!!!
— Не стоит переживать, Сервио, — сказала она, кладя листок на стол и прижимая его сахарницей. — Ваша оплошность простительна.
Она встала, повесила сумку на плечо.
— Простительна, если не повторится. Всего доброго, Сервио. И да, кофе был замечательный.
— Я обязательно передам ваши слова ему, моя госпожа! Он будет рад!
— Да, Сервио, — сказала она, выходя с веранды. — Я знаю.
Официант стоял и смотрел ей вслед, пока она не пропала из виду.
Потом он перевёл взгляд на стол.
Ветер трепал желтоватый листок, на котором не было ничего написано.
Он взял его в руки, и под его взглядом на листке проявились задуманные когда-то, но так и не написанные строки:
Мы строим мосты. Пусть тела наши в шрамах,
И болью ожога на душах горят
Слова — вы навечно слепы, дети Хама! —
Но Он направляет нас в Небо.
Не в Ад.
Пальцы официанта разжимаются, и ветер подхватывает падающий листок, кружит и готовится унести.
Пупырчатый язык подхватывает его, и разноразмерные, идеально подогнанные друг к другу зубы перемалывают страничку, не оставив от неё ни малейшего следа.
Официант собирает со стола на поднос чашку, кувшинчик сливок, сахарницу, протирает салфеткой идеально белую столешницу и уходит за стойку ждать новых посетителей.