— Ты будешь плакать от удовольствия, моя Рати.
— Кто? — облизываю пересохшие губы, он такой умный, он так много всего знает.
— Имя самой горячей богини древней Греции. «Петлёй Рати» называется поза, в которой женщина скрещивает ноги за спиной у партнёра и...
— Я мечтаю это попробовать, — глупо выпаливаю, глядя в небесно-синие глаза.
Мне стыдно за свою несдержанность. Я стесняюсь, несмотря на то, что очень ждала этого. Роман Романович первый мужчина, который касается моей груди. Он кусает сосок, тянет его губами. Тело простреливает желанием, которого я раньше никогда не знала. Мне неловко, пытаюсь соединить ноги, но не могу.
— Нет, я не могу. Я ещё не готова.
Роман Романович усмехается, и ведёт языком по ребрам, оставляя мокрые горячие следы. Он забирается на кровать, устраиваясь между моих пошло раскинутых ног, и любуется.
— Красивая девочка, отзывчивая. При этом невинная, как первый распустившийся весенний цветок. За подобное сочетание и голову на плаху не жаль. Погибнуть во имя любви — это так поэтично.
Он кладет руку мне на лобок, раскрывая для себя розовые девичьи лепестки.
— Нет… да, я не знаю…
— Так да или нет? — строго спрашивает профессор. — Да или нет, Иванова?
Глава 2. Добро пожаловать в реальность
— Так да или нет? — строго спрашивает профессор. — Да или нет, Иванова? Вы спите или притворяетесь?
Тёмная будуарная комната почему-то светлеет, расширяясь и покрываясь выпуклой штукатуркой. Облепив белизной поверхность стен до середины, ниже просторное помещение очерчивается панелями дсп. Голос профессора из бархатистого и томного становится металлическим, а к тишине прибавляется дружный студенческий гогот. Отлично, мне всё это приснилось. Упс...
— Нет, я не сплю. Уже не сплю.
Очнувшись, подрываюсь с места, становлюсь ровно, как и положено студенту перед преподавателем. Понимаю: я не в красивой комнате с изысканными тёмными обоями, привязанная к гигантской двуспальной кровати с кружевной кованой спинкой, я в аудитории родного университета. И, кажется, сейчас все ржут именно надо мной.
— Всякое со мной бывало на лекциях, Наташа Иванова, но чтобы кто-то вот так откровенно храпел. — Все снова дружно ржут. — Это в первый раз. Вам совсем не интересно?
Его красивое лицо с яркими голубыми глазами, мужественным подбородком и прямым носом так близко передо мной впервые.
— Мне интересно, Роман Романович. Я люблю литературу.
— Понимаю. — Присаживается он на стол на ряд впереди нас. — Она вас убаюкивает.
Все снова смеются, а я цепляюсь пальцами за край стола, стараясь не показывать виду, как сильно нервничаю. Роман Романович — единственный преподаватель в нашем университете, учившийся во французской Сорбонне, а я уснула на его лекции. Это фиаско.
— Наталья, Пушкин на моём месте, обратившись к вам, сказал бы: «Вы назвали меня дураком. И я дал бы теперь вам оплеуху, да не хочу: аудитория подумает, что я вам аплодирую.»
Я киваю, как будто поняла его. В книжках про любовь, которые я так люблю читать перед сном, шикарный преподаватель восхищается особенной, умной, талантливой, влюблённой в него студенткой. Только это не наш случай, я ни хрена не особенная и половину из того, что он говорит, вообще не улавливаю. Роман Романович не знает мою фамилию без журнала и запоминать не планирует. Но сердцу не прикажешь, и я моментально теряюсь в его синих, как небо, глазах.
А Заболоцкий смотрит на меня так же горячо, как мог бы смотреть на кустик герани на подоконнике деканата. Сгораю от стыда и обиды. Хорошо, что он понятия не имеет о содержании моего сновидения.
— Останетесь после пары, Иванова, сходим к декану и обсудим режим вашего сна.
Неприятно и боязно, только проблем в деканате мне и не хватало.
Профессор спускается по деревянным ступеням между рядами лекционной аудитории и, взяв в руки мел, с противным скрипучим звуком чертит линию на темно-зеленой доске. А затем ниже, постукивая по всё той же тёмной поверхности, пишет: «Кинематографичность отечественной прозы рубежа XX–XXI веков.»
— Не понимаю, чем он тебе так нравится? Занудный мужик, — наклоняется ко мне одногруппница по имени Ева.
— Он просто серьёзный и начитанный.