– Понимаю, Тарас, твое состояние. Но и здесь надо соблюдать осторожность. Учти, что Анна из местных богачей. А вот Матвеем стоит заняться. Охотник, вольная душа…
Они помолчали, отвлеченные поединком, происходившим высоко в небе. Два ястреба, видимо, подрались из-за какой-то добычи и теперь кружились, сталкивались, падали и опять взлетали ввысь.
– Борьба за жизнь, – задумчиво проговорил Беляев и, переводя взгляд на Соколовского, усмехнулся. – Да, один охотник но натуре, другой – поневоле.
– Ты это о чем? – не понял тот.
– Да о себе, конечно. Вспомнил, как давеча Строгов нас поддел, когда ты сказал, что привез меня охотиться. «Рановато, говорит, зверь не очистился, птица тухнуть будет». Ну какие мы с тобой охотники, раз таких простых вещей не понимаем? Неудачно мы это придумали.
Солнце опустилось в лес. На желтеющей траве появилась роса. Сумерки быстро сгущались. С озер на гречиху пролетели утки.
Пришли с тока Матвей и Анна.
Матвей развел костер. Анна расстелила на земле полотенце и поставила глиняные чашки с окрошкой, берестяные туески с медом и сметаной, вынула из короба и нарезала хлеб.
Когда все было готово, она пригласила Беляева и Соколовского ужинать. Те пододвинулись к полотенцу. Заметив, с какой неловкостью гости хлебают из чашки, расплескивая из ложек забеленный сметаной квас, Анна сказала:
– У нас все тут по-простому, по-деревенски. Уж не взыщите.
– Ничего. Мы тоже не из бар, – ответил Беляев, и Анне это понравилось.
Она наблюдала за Беляевым и Соколовским и думала:
«Тот, большой-то, попроще, а этот и ложку держит по-господски, оттопырив пальцы».
Соколовский расспрашивал Матвея об урожае, о солдатской службе, о жизни на пасеке и в Волчьих Норах.
После ужина Анна в котелке перемыла посуду и ушла в шалаш.
Матвей притащил из березника дров, положил в костер. Пламя объяло сушняк, и вместе с дымом золотым потоком в небо, к звездам, поплыли искры.
На полях было тихо. Над макушками лиственниц висела ужо серебряная бровь сентябрьского месяца.
Беляев кутался в пальто. Соколовский вытягивал шею, подставлял свою грудь под жар костра.
Матвей рассказывал о своей службе на Дальнем Востоке. Рассказ этот был беспорядочен и взволнован.
– Проехал я через всю Сибирь и Дальний Восток, – говорил Матвей, – и видел, сколько земли пустует. На этой земле еще одну Россию можно поселить. Вот мне и непонятно: зачем царю китайские земли понадобились, когда своих достаточно? И еще слышал я, будто наши с японцами воевать собираются: кажется, наследника они русского обидели. И опять же не пойму: зачем воевать из-за этого? Наследник цел и невредим остался, а война начнется – сколько людей за зря перебьют! Не о чужих землях нам думать, – жизнь свою прихорашивать надо. Посмотришь: люди бьются, работают, а все в дырявых зипунах ходят.
– Ну, и как же вы объясняете то, что у вас вот и просторы большие, а живет большинство ваших крестьян не лучше, чем в России? – спросил Беляев. – Что вам мешает улучшать, или, как вы говорите, прихорашивать жизнь, Матвей Захарыч?
Матвей взял палку и, нетерпеливо пошуровав костер, продолжал:
– Просторы-то большие, да… У нас вот в Волчьих Норах много солдат пришло к пустым дворам. Пока царю служили, богатые мужики все их достатки к своим рукам прибрали. Скотишко за долги поотобрали, раскорчеванные земли задарма скупили. Живи как знаешь! Царь-то, может, и не ведает, как живет народ. А может, ему до нас и дела мало.
– Поиски истины! Чувствуешь, Тарас? – засмеялся Соколовский.
Но Беляев не отозвался. Он, казалось, о чем-то думал, устремив неподвижный взгляд на искры, уносившиеся от костра в темное небо.
– Тарас Семеныч, видать, притомился с дороги, – сказал Матвей и предложил гостям: – Полезайте в шалаш, на всех места хватит.
– Мы и здесь переночуем, – отказался Соколовский.
– Озябнете. Под утро морозец ударит, – предупредил Матвей.
Но гости решили докоротать ночь в содоме у тока.
Матвей собрал два брезента, полог, несколько мешков и подал их Беляеву.
– Холод не тетка, – смеясь, проговорил он и, проводив Соколовского и Беляева, полез в шалаш.
Анна не спала и встретила Матвея желчным шепотом:
– Что ж так рано пришел? Сидел бы уж до восхода.
– А тебе жалко?
– Я о деле забочусь. Им завтра до обеда нежиться можно, а тебе работать надо. Весь овес еще на корню.
– Ночью все равно работать не будешь.
– Не об этом я. Не товарищи они нам вовсе – вот что. Подручно ли нам с городскими людьми дружбу водить? Им горя мало, а ты почет им оказывай, от дела отрывайся.
– Не гнать же их в шею? Чудачка ты, Нюра.