А Захар, посмотрев на студента в черной форменной тужурке с блестящими золочеными пуговицами и синих диагоналевых брюках навыпуск, как всегда откровенно, сказал:
— Вона как! Го-вер-нер! Это что же, Никита Федотыч, он при тебе вроде как за лакея будет?
— Эк, деревенщина! — тряхнул головой Кузьмин, недовольный такой неучтивостью бывшего своего работника. — Гувернер — это слово французское: воспитатель значит, или учитель по-нашему. Федор Ильич к Алеше приставлен учить его разным предметам, в том числе и языку французскому.
— Ну, прости, коли так! Не хотел обидеть тебя, Федор Ильич, — добродушно сказал Захар.
Но студент и не думал обижаться. Улыбнувшись на слова Захара, он приветливо поздоровался за руку с новыми знакомыми. Перед Матвеем Соколовский задержался, они посмотрели друг другу в глаза.
Алеша, не раздеваясь, осматривал простое убранство крестьянского дома; с худенького, испитого лица его не сходила гримаса брезгливости. В доме Строговых полы были некрашеные, кровати деревянные, вместо кресел стояли табуретки, на маленьких окнах висели домотканые занавески.
Захар подскочил к Алеше, расстегнул его дошку и проворно вытряхнул из нее ошеломленного такой бесцеремонностью барчука.
Кузьмин взял сына за руку и шагнул вместе с ним в горницу, где Агафья накрывала на стол. Соколовский остался один возле железной печки, грел посиневшие руки. Матвей, раскрывая туески с медом, несколько раз обращался к нему, спрашивал, какова дорога, удачно ли миновали лога. Анна из кути тоже поглядывала на студента в щелку перегородки.
Соколовский был невысок, но строен. Щеки его смуглого, тщательно выбритого лица порозовели на морозе. Улыбаясь своим мыслям, он украдкой посматривал на Захара, цедившего из бочонка в глиняные кувшины пенистую брагу.
«Все что-то скалится — поди живется ладно. Батюшки, а руки-то какие! Белые да нежные, — думала Анна, глядя на студента, и тут же наполнялась недоброжелательством к гостям: — Семена надо веять, а их принесла нелегкая».
За столом, угощая гостей медовой брагой, Захар сказал Соколовскому:
— Береги ноги, Федор Ильич! В ноги сразу бьет, — и засмеялся.
По всему было видно, что «говернер» пришелся по нраву старику, — может быть, потому, что не обиделся он на его неладные слова.
Дед Фишка через угол стола все тянулся к Кузьмину, усердно подливая ему брагу. Хитрил охотник: «У пьяного — что на уме, то и на языке. Авось проговорится!»
Наконец он исподволь, окольными вопросами, стал дознаваться о цели приезда.
— А ты, дед, все еще прыгаешь? — смеясь, обратился к нему Кузьмин. — Тайгу, наверно, лучше родного дома знаешь?
— Что бога гневить, прыгаю… пока ноги носят, — поперхнувшись, с запинкой проговорил дед Фишка и тотчас добавил: — Только в тайгу теперь не пройдешь, не проедешь.
— Да мы туда и не собираемся, — просто сказал промышленник. — Мы вот решили с Федором Ильичом на косачиных токах поохотиться.
«Э-э, хитрая бестия, даже на браге не обведешь. Попытаем теперь этого «губернера», — сказал себе дед Фишка и повернулся к Соколовскому, сидевшему рядом:
— А ваша милость, должно, сызмальства к охоте на всякого зверя или там птицу приобучены?
— Что вы, что вы, дедушка! — засмеялся Соколовский. — Я и ружье-то как следует держать в руках не умею. На охоте всего два раза был. А природу люблю, в особенности тайгу.
«Охотнички, язви вас! Охотники до чужого добра!» — пришел дед Фишка к безрадостному выводу и тяжело вздохнул.
После чая Кузьмин с сыном легли отдохнуть. Кучер тоже залез на печку. Ехали ночью — не спали. Захар предложил Соколовскому:
— Ложись, Федор Ильич, на мою кровать.
— Нет, я не хочу. Мне ночь не поспать ничего не стоит. Дело студенческое, не раз приходилось.
«Э, да он студент», — подумал Матвей и еще раз осмотрел Соколовского.
О студентах он много слышал. Учитель в Волчьих Норах — тот самый, который советовал ему подать прошение царю, был высокого мнения о студентах. Матвей помнил, как однажды учитель сказал, что в будущем всей империей будут управлять студенты. В народе говорили, что студенты покушались на жизнь царя Александра Второго, что убит он был тоже не без их участия.
Соколовскому захотелось осмотреть пасеку. Матвей охотно согласился проводить его. Они вышли и поднялись по косогору туда, где летом стоят ульи. Земля лежала еще под снегом, деревья стояли голые. Высокое небо было ясным и холодным. К западу от пасеки тянулись холмы, пестревшие весенними проталинами.
Простота и живой характер студента нравились Матвею, и он охотно отвечал на его вопросы.
— Вы тут и родились?
— Да, вон в той бане.
— А плутать в тайге приходилось?
— Бывало. В тайге не без этого.
— Медведей когда-нибудь убивали?
— Еще бы не убивать! Летом они к нам на пасеку ходят. Мед любят, страсть!
Они стояли на опушке густого пихтача, высоко над пасекой. Пахло холодом и смолой. Засунув руки в карманы, Соколовский задумчиво смотрел на синеющие вдали холмы.
На обратном пути он опять стал расспрашивать Матвея:
— Вы грамотный?
— В Волчьих Норах три зимы учился.
— Не забыли?
— Нет, что вы! Я и теперь зимой редкий вечер не читаю.
Соколовский с удивлением взглянул на Матвея.
— А где книги берете?
— Кое-что через брата в городе достаю. А больше у попа в Волчьих Норах.
Соколовский поинтересовался, что именно прочитано Матвеем. Тот назвал исторический роман Загоскина и несколько романов о рыцарях и морских пиратах.
— Я помогу вам, Строгов, доставать хорошие книги: больше не берите этой дряни ни у попа, ни у брата.
— Спасибо. Мне бы что-нибудь о том, как земля и небо устроены. Очень люблю читать об этом.
— Об ученье не мечтали?
— Замышлял, да крылья коротки, — ответил Матвей, но историю с прошением к царю рассказывать не стал: неизвестно, как бы отнесся к этому Соколовский.
Постояв на лесной опушке, они направились к подвалам, в которых зимовали ульи с пчелами. Из-под земли торчали высокие, похожие на трубы тесовые отдушины.
Соколовский рассматривал устройство подвалов, интересовался историей пасеки, разведением пчел.
Когда Матвей рассказал, как перешла пасека к Строговым и о ежегодной дани Кузьмину, Соколовский удивленно пожал плечами.
— Выходит, бессрочная кабала?
— Самая настоящая. Обманул Никита Федотыч отца, — вырвалось у Матвея. Но, не зная, каковы отношения у Соколовского с Кузьминым, он поспешил заговорить о другом: — А вы все еще наукам обучаетесь?
— Да. Юриспруденцию зубрю.
— Мудреная?
— Не очень.
Матвею хотелось знать, что это за наука юриспруденция и почему она не очень мудреная, но он промолчал, надеясь спросить об этом у Соколовского в другой раз.
Дома они принялись набивать патроны и чистить ружья.
Анна несколько раз проходила мимо них. Не нравилось ей, что этот чернявый студент сдружился с Матвеем. Она не могла подавить в себе чувство досады на мужа и позвала его в куть.
— Хватит тебе зубы точить. Иди во двор, дай скоту сена, — с раздражением проговорила она.
Когда Матвей вернулся со двора, гости уже поднялись. Кузьмин, расчесывая бороду перед зеркалом, спросил Соколовского:
— Ну, как погуляли, Федор Ильич?
Соколовский, не отвечая на его вопрос прямо, обратился к младшему Кузьмину по-французски:
— Tres bien. Malheureusement, les jours hiver sont trop courts. Переведите это отцу, Алеша.
Бледный подросток неуверенно перевел:
— Очень хорошо. Жаль, что дни зимой слишком коротки.