2
Ранней весной, едва пообсохли дороги, через Волчьи Норы к берегам Юксы прокатил на паре горячих лошадей Владислав Владимирович Прибыткин.
Вместе с ним — первый раз в жизни — ехал в эти таежные глухие края старый инженер Меншиков.
В логах Меншиков соскакивал с телеги, рассматривал обвалы, набивал карманы плаща камешками и кусочками искрящегося на солнце песчаника. Потом, держа все это на костлявой ладони, он говорил Прибыткину:
— В нашем деле, Владислав Владимирович, иной раз вот один из таких камешков может объяснить очень многое.
Он, все более оживляясь, смотрел на лес, на холмы, на широкие долины.
— До чего богата и до чего бедна Россия! Сколько у нас добра вот в таких закромах! А взять это добро не можем, и оттого живет русский народ в великой бедности.
Захар прогулял в Волчьих Норах три дня и вернулся навеселе, с кучей подарков всей семье. Рассказывая Анне о здоровье родных, он, между прочим, сказал деду Фишке:
— А вчера, болтали мужики, проехал в Балагачеву этот ваш следователь-заика. Да не один, говорят. Сидит с ним на телеге еще какой-то барин, при мундире, с ясными пуговицами. Ограбят они ваше с Матюхой золото.
У деда Фишки дрогнули ноги в коленях. Он выскочил на улицу, постоял в раздумье под навесом и, возвратясь в дом, сказал Агафье:
— Я, Агаша, в лесок пройдусь. Авось глухаришка подстрелю. Если к ночи не приду — не тревожься: в тайге ночую.
Засунув в сумку полковриги хлеба, он торопливо надел домотканый зипун. Захар заметил волнение деда Фишки и, улыбаясь, сказал:
— Иди, иди. Знаем, в какой лесок собрался. Смотри только, опять в каталажку не угадай.
— Перестань, Захарка, тебе бы шутить все! — отмахнулся дед Фишка.
Пробиваясь сквозь сучья хвойных деревьев, землю палили яркие лучи солнца. От густой испарины и запаха смолы в тайге становилось душно. Дед Фишка шел быстро, решив во что бы то ни стало к ночи быть в Балагачевой.
Еще на пасеке он решил напроситься к Прибыткину в проводники и, пользуясь оказанным доверием, попутать все его карты.
Вечер выдался светлый, безветренный. С чистого, безоблачного неба глядел месяц, окрашивая бревенчатые избы балагачевских мужиков в молочный цвет.
Около огородов дед Фишка остановился и, подумав, к кому ему лучше зайти, направился к знахарке Свистунихе.
Старуха жила в маленькой ветхой избушке. Дочь ее работала по людям, а сама она промышляла ворожбой и знахарством, ходила по домам, собирала и разносила все сплетни. Дед Фишка знал, что ей лучше чем кому-нибудь известны все деревенские новости.
Дверь старому охотнику открыла сама Свистуниха.
— Что, Мавровна, не признаешь? — добродушно смеясь, спросил охотник.
Старуха зажгла свечку, внимательно осмотрела гостя.
— Признаю. Стареешь ты, Фишка.
— Старею? — удивился тот и хвастливо сказал: — Я еще молодого за пояс заткну! — Он помолчал немного и с грустью в голосе продолжал: — А вот сестре моей Агафье не везет, Мавровна. Головой мучается. По ее заказу и зашел к тебе. Не попользуешь ли каким снадобьем?
Старуха зашлепала по избе босыми ногами, вытащила из ящика пучок сушеной травы и подала ее охотнику.
— Вот, Фишка, передай Даниловне свет-траву. Пусть пьет вместо чая. На вкус ни горька, ни сладка, а для здоровья страсть как пользительна.
Дед Фишка засунул в карман зипуна руку и высыпал на стол горсть пиленого сахара.
— Спасибо, Мавровна. Не прогневайся: дать больше нечего, видишь — из тайги домой бегу.
Но Свистуниха и этому была рада. Она бережно собрала куски сахара, завязала их в тряпицу и сунула в ящик.
Деду Фишке хотелось поскорей узнать новости, и, не дожидаясь, когда заговорит об этом Свистуниха, он спросил:
— Ну как, Мавровна, мужики на пахоту собираются?
Свистуниха села на табуретку, пододвинулась к деду Фишке и, наклонив голову набок, бойко заговорила:
— Какая там пахота! Тут такое случилось, Фишка, что об пахоте и думать забыли. Позавчера подкатили к нам, братец ты мой, два барина из города.
— Два барина! Зачем их нелегкая принесла? — притворился дед Фишка незнающим.
— Клад искать.
— Какой тут клад! Черт, что ль, его спрятал? — продолжал изумляться охотник.
Но старуха словно не слышала его.
— Подкатили они, братец ты мой, на казенных конях, в тележке на железном ходу. Сбруя на конях так и блестит. Будто цари какие!
Свистуниха остановилась, перевела дух.
— Ну, ну, Мавровна! — поторопил ее дед Фишка, не в силах дальше разыгрывать свою роль.
— Ну вот, главный-то из господ — своими глазами видела, при мундире он, — вышел к мужикам и спрашивает: «Кто проведет нас на заимку Степана Иваныча Зимовского?» Мужики удивились промеж себя: откуда, мол, господа Зимовского знают? А Кинтельян Прохоров говорит: «Довести каждый может: путь на заимку известен, да только дни у нас горячие, на пахоту выезжать надоть».
Свистуниха вздохнула, подолом фартука вытерла нос и зашептала, будто таясь от кого-то:
— Тогда, Фишка, — она толкнула его сухоньким кулачком в плечо, — вступается другой барин, должно, по обличью, купец, и говорит: «Не беда, что время горячее: мы за труды заплатим». Тут он вытащил из кармана золотые, встряхнул их на ладони. «Не бойтесь, говорит, обману нет, денежки — вот они». Ей-богу, не вру, Фишка!
— И повели их мужики?
— Повели, повели. Кинтельян же Прохоров и новел. Да не один, наняли они в артель человек двенадцать. Сказывали на деревне — эти землю копать будут. Вчера чуть свет ушли. Так прямо пихтачами и пошли к заимке.
Всего ожидал дед Фишка, но только не этого. Ему хотелось рвать на себе волосы от досады.
Просидев у Свистунихи остаток ночи, он на рассвете, делая вид, что торопится домой, бросился к берегам Юксы.
Но было уже поздно. Следователя Прибыткина и горного инженера Меншикова водил по тайге Зимовской.
Возвратившись на пасеку, дед Фишка от пережитых волнений слег в постель.
Через несколько дней неожиданно на пасеку Строговых, разыскивая своих лошадей, заглянули балагачевские мужики. Агафья наварила картошки, принесла из погреба туесок сметаны и позвала мужиков к столу.
Среди балагачевцев был и Кинтельян Прохорович Прохоров. В разговоре с Захаром он упомянул о приезде Прибыткина.
Дед Фишка насторожился. Пересиливая слабость, слез с постели и начал расспрашивать Кинтельяна:
— Ну и как, нашли господа клад?
— Как бы не так! Вместо золота песок повезли, — усмехнулся Кинтельян.
— Песок! — удивился дед Фишка. Он помолчал немного и спросил: — Ну, а не сказывали господа, где клад искать?
— Как же, скажут, разевай рот шире! Об этом и разговору не было.
— А вот Степан-то Иваныч все поди знает, он ведь провожатым у них был, — вздохнул дед Фишка.
— Ни клепа он не знает!
Мужики засмеялись. Один из них пояснил:
— Они и от Зимовского поодаль держались: спали особо, ели тоже, а промеж себя по-хранцузски, кажись, разговаривали.
— По-хранцузски! — обрадовался дед Фишка. — Ну, а распрощались с вами честь по чести?
— Распрощались по-хорошему, гневаться не на что. По двугривенному на чай, окромя заработка, прибавили.
— Ого! — окончательно развеселился дед Фишка. — А еще приехать не обещались?
— Про это ничего не сказывали. В Балагачевой погрузили мы на телегу два ящика с песком, и покатили они восвояси.
В эту ночь, первый раз за время болезни, старик уснул крепким, безмятежным сном.