Беляев сбросил пальто, снял рубаху и разодрал ее на полосы.
— Я еще давеча подумал, что помощники у тебя, Захарыч, ненадежные, — сказал он, подходя к Матвею, чтобы перевязать раны.
— Таким охотникам самим бы пулю пустить вдогонку. Дермо, не люди, — выругался Матвей. — Тарас Семеныч, ты собери вон с той пихты смолу, ранки надо смазать.
— А хуже не будет?
— Не раз испытано.
Беляев набрал на кинжал смолы, и Матвей смазал ею глубокие ссадины на руке и на боку.
После перевязки они стали обдирать медведей. Рана на руке затрудняла Матвею работу. Когда потребовалось очистить шкуру от мяса и сухожилий, он передал кинжал Беляеву.
Звери были большие и жирные. Матвей набрал в мешок медвежьего сала и свернул шкуры. Беляев взвалил одну шкуру на себя, другую повесил на плечи Матвею, и они пошли на заимку.
У избушки уже дымился костер, Евдоким и Демьян пили чай. Увидев Матвея с Беляевым, они виновато приподнялись.
— Убили?
— Двух?
— Молите бога, что не подвернулись мне сразу! Я б вам всыпал — век бы помнили, — угрюмо сказал Матвей.
— Не нарочно мы. Робостно стало, — сказал Демьян.
— А я вас звал? Сами напросились!
— Меня Евдоким Платоныч смутил. Он побег, и я не утерпел, за ним вдарился, — оправдывался Демьян.
— Ты на меня не спирай, Демьян. Впереди ты бежал.
— Дак это потом было. А первый ты, Евдоким Платоныч, с места тронулся.
— А мне все равно. После этого мне с вами и разговаривать-то противно!
Беляев стоял позади Матвея молча. Он хорошо понимал его гнев.
— Будет тебе кипятиться, Матюха. Ведь мы с тобой не чужие. Садись пить чай да приглашай гостя, — сказал Евдоким.
Это еще больше обозлило Матвея.
— Чай? — закричал он. — Может, у тебя и водка припасена тут… помянуть покойничка? Дружки-приятели, дьявол бы вас… душегубов! — Матвей перевел дыхание и уже спокойно обратился к Беляеву: — Айда, Тарас Семеныч, домой. Нам тут делать нечего. — И пошел в сторону, слегка сгибаясь под тяжестью ноши.
— Матюха, постой! — с беспокойством крикнул Евдоким. — Кони-то… Кони все равно без дела стоят. Езжайте верхами!
Но Матвей не обернулся.
От заимки Юткиных до пасеки Строговых, прямо через поля, было верст пять. Матвей всю дорогу молчал, хмурился, и Беляев думал, что охотник страдает от нанесенных ему медведицей ран. Но он ошибался. Случай на охоте всколыхнул в памяти Матвея другой случай, когда Демьян покушался на его жизнь, и он не мог отделаться от нахлынувших на него подозрений.
К пасеке они подходили в сумерки. Поднявшись на косогор, оба остановились, чтобы передохнуть, и тут у Матвея неожиданно прорвалось:
— Есть же подлецы на свете!
— Я не совсем понимаю тебя, Матвей Захарыч, — мягко сказал Беляев. — Юткин как-никак твой тесть. Ну, струсил, за свою жизнь испугался, но зачем же его так…
— Вы еще не знаете этих людей, Тарас Семеныч, — хмурясь, сказал Матвей. — Это живоглоты, без сердца и совести. От них на деревне стон стоит.
Матвей встряхнул на плече медвежью шкуру и зашагал к дому.
6
Строговы полюбили Беляева. Он держался просто, нередко помогал бабам в домашней работе и особенно много возился с Артемкой.
Вечерами Тарас Семенович либо читал вслух какую-нибудь книгу, либо рассказывал сказки.
Сочинял он их сам; рассказывая, гримасничал, говорил на разные голоса.
Начинались сказки всегда одинаково:
«В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель, там, где эта сказка сказывается, жил царь. У царя было много работников. Царь был зол и свиреп. Он заставлял работать на него днем и ночью. Работникам жилось тяжело. Царские служки кормили их плохо, одевали кое-как и за всякую провинность или непослушание стегали нагайками. И вот однажды у одной из работниц родился сын. Матери жилось и без того трудно, и она не раз молила бога, чтобы сын ее умер. Когда он подрос, слуги царя заметили его, и царь приказал взять его рабочим на фабрику. Прошло еще несколько лет. Жизнь работников становилась невыносимой. Тогда молодой рабочий начал думать о том, как облегчить жизнь работников».
Конец сказки бывал различен. Беляев то пускал молодого рабочего скитаться в поисках правды, то подымал работников на войну, то работник погибал за правду. Но всегда царь и его слуги оказывались побежденными, а работники — победителями.
Нередко, рассказав сказку, Беляев спрашивал Артемку:
— С кем бы ты пошел, с царскими служками или с рабочим?
— Конечно, с рабочим. Я бы за ним хоть на край света пошел!
Глаза мальчика загорались, и он расспрашивал:
— Дядя Тарас, а он, этот рабочий, живой, он правдашный?
Беляев серьезно отвечал:
— Самый настоящий, вот как мы с тобой.
Как-то раз Матвей с Беляевым на дворе пилили дрова и, разрезав пополам толстый лиственничный кряж, присели на чурбан покурить.
— Тарас Семеныч, ты Соколовского давно знаешь? — спросил Матвей.
— Да лет восемь.
— Чем он теперь занимается? Учением или при должности какой?
— Ни тем, ни другим. Он революционер.
— Это как же, Тарас Семеныч, понять? Он, значит, вроде ссыльных поляков? У нас тут раньше их много было. Те против царя бунтовали.
— Вроде, да не совсем, — ответил Беляев. — Поляки, что тут у вас в ссылке были, бунтовали с единственной целью: отделиться от Российской империи и образовать свое государство. А такие люди, как Соколовский, к другому стремятся. Они хотят устроить другое государство, без царей, без помещиков и фабрикантов, без деления на богатых и бедных, — такое государство, в котором вся власть будет принадлежать народу и все трудящиеся люди станут равными.
Беляев кратко и простыми словами рассказал Матвею о классовой борьбе. Матвей слушал, забыв о цигарке. Во всем этом было что-то схожее с его мыслями о китайской земле, о богатстве и бедности, о царе, который далек от народа.
— Тарас Семеныч, а кто первый до этого додумался?
— О том, что люди делятся на классы по своему имущественному положению, — отвечал Беляев, — давно известно. А вот насчет того, что неимущие придут к власти через борьбу, первым сказал ученый Карл Маркс.
— А Соколовский — знающий в этом деле?
— Да. Он за границей у Плеханова и Ульянова был. Это первые марксисты в России. Соколовский и меня втянул в революционную работу. Он у нас на заводе тайным кружком рабочих руководил.
— Значит, ты, Тарас Семеныч, тоже заодно с Соколовским?
— Ну конечно! — рассмеялся Беляев. — Ты думаешь, я на охоту приехал? Нужда меня сюда загнала. Я сроду не охотился и охотником поневоле стал. Сам я уральский слесарь. Полгода тому назад в ссылку был осужден. Да вот сбежал. Пока и скрываюсь от полиции, как могу.
— Была у меня такая догадка, — засмеялся и Матвей, — вижу, человек на охоту приехал, а охотиться не особо мастак. Да таи уж молчал, спрашивать не смел.
На крыльцо вышла Анна, в полушалке, накинутом на плечи.
— Тарас Семеныч, Матюша, идите обедать!
У двери Тарас Семенович остановился и сказал вполголоса:
— Открылся я тебе, Матвей Захарыч… Кое-чего, может быть, и не следовало говорить. Да, думаю, не подведешь. Вижу, что тебе и самому не все в этой жизни по нутру приходится.
— Не бойся, Тарас Семеныч. Все, что говорено, промеж нас одних и останется.
Не сразу доверился Матвею Беляев. Он долго присматривался к нему, расспрашивал, наблюдал за жизнью пасеки. Случай на охоте связал их крепкой дружбой. Часто они просиживали в темноте у горящей железной печки до вторых петухов, и многое неясное и запутанное в жизни объяснил Беляев Матвею.