— Я сейчас.
— Это что, вы меня все время обманывали?
— Что вы, Лидия Владимировна!
На тут вмешался Изобретатель.
— Доктор, — заметь, Виктор, он сразу определил, что она врач, — не браните Николая Николаевича, его на стройке даже Израилов похвалил.
— Что-что?! — она грозно сдвинула бровки. — Какая стройка, какой Израилов? И вообще, почему это вы, товарищ, сидите в палате больного и курите? Откуда вы?
Изобретатель понял, что дал промашку. Он тут же потушил папиросу и примирительно сказал:
— Я из Москвы… меня прислал Виктор Константинович.
— Вот, вот… без него нигде не обойдешься!
Она подошла к креслу, взяла мою руку, нащупала пульс.
— Так зачем же этот ваш Виктор прислал товарища? — строго спросила она меня, опустив руку. — И вообще, его разве еще не сняли с работы?
Она повернула голову к Изобретателю:
— Не сняли, товарищ?
— Степан Петрович Мурышкин, — представился Изобретатель. — За что его снимать, он способный инженер, настоящий…
— Да что вы? Вот никогда не думала!
Сперанский чуть вольнее сел в кресле и взял со стола папироску.
Лидия Владимировна строго посмотрела на него. Сперанский вздохнул, уложил папироску в коробку, закрыл ее и сверху поставил пепельницу.
— Может быть, может быть, Степан Петрович! — деланно покорно сказала Лидия Владимировна. — Только он совсем не воспитан. Это уж точно.
Она поднялась:
— Я рада, что лечение и режим дают свои результаты. У вас неплохой пульс, Николай Николаевич.
Тут я понял, Виктор, что должен оказать тебе услугу.
— Доктор, — слабым голосом сказал я, — не откажите в любезности отдать письмо Виктору Константиновичу.
— Ни за что!
— Я вас очень прошу. Это очень срочно, тут семейные дела.
Она заколебалась:
— Ну, давайте.
— До свидания, Степан Петрович, — приветливо сказала она. — До свидания, Николай Николаевич! — на этот раз строго.
Лидия Владимировна вышла.
Сперанский посидел еще две-три минуты и с неловкой улыбкой тоже попрощался.
Мы помолчали.
— Хороша! — вдруг сказал Изобретатель.
— М-да!
Он рассмеялся.
Ну, Виктор, желаю тебе успехов на всех фронтах.
Н.Н.
Глава десятая
Один хороший день
Государственная комиссия приняла гостиницу «Кету» (она же «Аврора») с оценкой «отлично». После подписания акта директор («этот подонок заказчик», как его называл Беленький) пригласил присутствующих в концертный зал.
Беленький был очень недоволен:
— В концертный зал! Как будто ресторан не на ходу!
Но для «протокола» Беленький мило улыбнулся директору и, взяв под руку председателя госкомиссии, первым важно проследовал в зал.
Я попрощался.
— Я вас провожу, Виктор Константинович, — сказал прораб Ковалев.
Мы прошли по коридору мимо бывшей прорабской, и хотя тут уже сидела главный администратор, дотошная женщина, попортившая нам немало крови, у дверей, вытянув лапы, лежала знакомая рыжая собака.
Она подняла голову, когда мы проходили, но не пошла, как всегда, за нами.
— Ковалев, а что будет с собакой? — я остановился.
Он пожал плечами:
— Не знаю… Оставить ее тут — прогонят.
— Ковалев!
— Знаете что, Виктор Константинович, я возьму ее с собой на другой объект. Это строительная, собака. — Он вынул из кармана листок бумаги и, как в первый день нашего знакомства, записал: «а) Собака»…
— Не сюда, Ковалев! Это показные листки для начальства.
Он рассмеялся:
— А вы уже знаете?
— Знаю.
— Ну, хорошо. — И вытащил старый блокнотик.
И, словно поняв наш разговор, собака встала и медленно пошла за нами.
Институт помещался на окраине Москвы. Мне всегда почему-то казалось, что вешать учрежденческие черные вывески с золотыми надписями на окраинах — противоестественно. Вот и здесь, кроме кирпичного дома НИИ, все остальные здания были деревянные, хиленькие.
Меня встретил заведующий лабораторией Опришко, полный человек лет пятидесяти, с круглой лысой головой. В ее наготе было что-то притягивающее и нескромное, хотелось рассмотреть все бугорки и складки и одновременно поскорее прикрыть эту голову.
Комната была заставлена металлическими шкафами электронно-вычислительной машины. В углу, смирненький-смирненький, сидел Владик, подавленный здешними автоматическими чудесами.