Это было хорошее лето в моей жизни. Я начал работать в Мишиной бригаде, и, хотя сильно уставал, хотя на меня дулись Андрей Васильевич и Мария Васильевна, прораб Иван Петрович, Викина мама и Ми… (нет, это я написал с разгону — Миша на меня не дулся), я чувствовал себя прекрасно.
Часто, после работы, мы с Мишей гуляли. Ему очень нравилось, когда я всерьез предлагал его угостить.
— Ну что ж, Витя, если ты уж так настаиваешь — не возражаю по бутылке воды. — Ему доставляло удовольствие смотреть, как я рассчитываюсь за воду и бутерброды.
— Работа! Правда, Витя, она, работа, все дает?
— Еще долго, Миша, мне надо расплачиваться с Марией Васильевной.
— Да, конечно, — говорил он, и какая-то тень пробегала по его лицу.
Но подспудно, ненавязчиво, как умел только Миша, он вел агитацию за институт. Лежали ли мы на пляже, гуляли ли по бульвару, шли в кино, — нет-нет да и спросит про институт.
— Слушай, Витя, — уже в конце лета сказал мне Миша (мы сидели в саду), — через неделю экзамены в институте, а?
— Что «а»?
— Знаешь, — он поднял брови, — просто так, со спортивной целью. Ведь ты на пятерки кончил. Просто так… не поступишь — хорошо, поступишь — подумаем.
И хотя по всем правилам я должен был рассердиться, мне вдруг очень захотелось послушаться его.
— Что же мы подумаем, Миша? Долг у меня большой, ты же знаешь. Несвободный я человек!
— Да-да, — не стал мне перечить он, — говорили мы между собой в бригаде… Ну, во второй смене будешь работать…
Я задумался.
— Но почему я обязательно должен идти в институт?
Миша помялся, потом мягко сказал:
— Без семьи ты. Тебе нужно на ногах твердо стоять… И потом, способный ты парень, жалко, из тебя инженер хороший будет.
…Через неделю утром он провожал меня в институт, на экзамены. Под мышкой у него был маленький сверток. У входа мы остановились.
— Ну, как говорят, всего тебе… а это — подкрепиться, — он протянул мне сверток.
Я помню, как мы стояли перед списком поступивших в институт.
— Ну вот… ну вот, видишь! — радовался Миша. — Это ты, — он провел ногтем по моей фамилии. — И инициалы — «В. К.». Виктор…
— Константинович. Но я, Миша, не могу в институт.
— Ну вот что, Виктор Константинович, — вдруг деловито сказал Миша, — тебе через две недели утром на лекции, а на стройку — во вторую смену.
— Я не смогу, наверное, — тихо сказал я.
— Сможешь, Виктор Константинович, сможешь… бригада поможет! — Он весь светился внутренней добротой.
— Миша, ты завтра после работы свободен? — спрашиваю я.
— А что? — он улыбчиво и одновременно с любопытством смотрит на меня.
— Пойдем в кафе.
— В кафе? Ты ведь всегда отказываешься. Даже после экзаменов не выпили. — Он подымает ровные брови. — Сейчас… Нет, не могу, Витя, я с Лидой иду в кино.
Я отхожу.
Но вот кончается рабочий день. Он заглядывает в окошко прорабской:
— Пошли, Витя!
— Не могу… тут мне еще табель надо сделать.
Миша усмехается:
— Обиделся?.. Ну ладно, пойдем завтра.
— Да, Миша! — Я мигом выскакиваю из прорабской, и мы, как всегда, вместе идем домой.
— Ты с получки, Витя, купи себе ботинки, а то совсем, смотри, каши просят. Слышишь? — Тень проходит по его лицу. — А скажи, чего это мы завтра идем в кафе? — Миша долго не умеет хмуриться.
— Просто так.
Мы прощаемся. Дома я отдаю Марии Васильевне получку.
— Тут немного меньше, Мария Васильевна.
Она берет деньги, пересчитывает их.
— Ничего, ничего, Витенька. Ты погуляй, погуляй, а то все дома сидишь. Обойдемся… как-нибудь.
Ох это «как-нибудь»!
Вика тоже пришла. Не знаю, случайно ли это произошло или все подстроил Миша.
В каком кафе мы тогда были?.. А, «Огоньки»! Сейчас дом снесли. Кафе размещалось в подвале, стены его были окрашены в разные цвета. На глухой стене против окон из круглого железа был согнут корабль, бегущий по волнам. Из его трубы шел тоже железный дым.
Миша, как всегда, явился со свертком в руке.
— Миша, я же тебя пригласил, — укорил его я. — Это к чему? Я все закажу.
— Ну, какой столик займем? — улыбаясь, спросил Миша.
— Выбирай.
Мы сели. Миша с интересом следил, как я заказывал ужин.
— Не много — бутылка вина? — усмехаясь, спросил он.
— Не знаю, мне сегодня не хочется считать.
— А, ну-ну! — тут же согласился он.