— Бригадиров я не посылал, Виктор Константинович. Но это хорошо, что вы сами решили взяться за эти четыре дома, — сказал уже серьезно Васильев. — Иначе такое же решение приняло бы сегодня вечером бюро.
— Бюро?
— Да… Кроме вас и Костромина есть еще коллектив, парторганизация, которая обязана указать коммунистам, когда они ошибаются… Сейчас договорюсь с ним.
Минут через пятнадцать Васильев снова зашел ко мне, вид у него был смущенный.
— Понимаете, Костромин требует решения бюро. И протокол оформить. Хитрый черт, после этого с него снимется вся ответственность за кашу, которую он сам заварил. Что делать?
Я рассмеялся.
— Чему вы смеетесь?
— Да так… Психолог он, как говорит Владик! Я думаю, что надо так и поступить.
— Но ведь тогда ответственность ляжет на вас!
— И на вас, — в тон ему ответил я. — Ничего, переживем. — Я поднялся. — Поедем.
Все было правильно. Но, честное слово, если б я тогда знал, сколько неприятностей доставит мне это, — я вряд ли решился бы.
Мы медленно пробирались в потоке машин, кланяясь каждый раз светофору, пока не выехали на Ленинградский проспект.
Все молчали. Я пробовал представить себе, о чем могут думать мои спутники. Это было нетрудно.
Костромин, наверное, думает, как неожиданно выбрался он из совершенно безвыходного положения. Смешно, право! У этих современных молодых людей нет никакой выдержки. Еще несколько дней — и он сам пришел бы и сдался «на милость победителя», признал бы свою неправоту. А вон как получилось, еще и упрашивали его! Теперь он последний раз едет на эту стройку, в кармане у него лежит решение партбюро… Нет, все-таки главное в деловой жизни — это выдержка.
Шофер Жора, который уже лет десять обслуживает трест и знает всех как облупленных, — в мыслях у него, конечно, футбол. Хотя возможен и второй вариант: «Крутите, крутите, друзья, — может быть, думает он, — вот приедет настоящий хозяин — управляющий, он вам всем всыпет перцу».
Васильев сидит на заднем сиденье возле меня, сосредоточенно смотрит в окошко. Трудно быть секретарем партийной организации! Теперь каждый раз в твою бухгалтерскую комнату, где раньше было так тихо, где стройка напоминала о себе только бумагами, отчетами, квитанциями, которые можно подшить, подколоть и они послушно лягут на место, — теперь постоянно врываются события, происшествия, в которых ты, партийный секретарь, должен обязательно разобраться, из инспектора, каким по сути является главный бухгалтер, ты превратился в ответчика за дела всего треста. А права у тебя какие? Только всех уговаривай…
— Вы знаете, какой в старину был герб Москвы? — вдруг спросил Васильев, начисто отметая мои догадки о его мыслях. — А сейчас… какой бы сейчас вы предложили? Какая главная эмблема герба?
— Кран! — ответил Жора. — Я вот сейчас еду и все думаю: сколько их в Москве!
— Согласен, — сказал я.
— Башенный кран, — уточнил Костромин.
— Смотри ты, какое согласие! — усмехнулся Васильев. — Вот бы всегда так… А основа какая? Поле?
— Небо и звезда, — Костромин повернул к нам лицо. — Смысл такой: стройка и дерзновение.
— Не согласен, — Жора непосредственно имел дело с механизмами и мыслил более реально. — Кран должен стоять на земле.
— Итак, предлагается такая эмблема Москвы, — подытожил Васильев. — Башенный кран, стоящий на земле; вдали небо со звездой. Принимается?
Никто не возражал.
— А почему я вдруг об этом спросил? — снова обратился к нам Васильев.
— Стройка кругом… краны, — Жора показал направо, налево. — Москва сейчас — «крановая» и долго такой будет.
Машина вильнула и подъехала к нашим домам.
Знаете ли вы, что такое аврал или штурмовщина на стройке? Знаете?
Я поверю только, если вы строитель. Потому что нигде аврал не принимает таких мерзких, я бы сказал, унизительных для людей форм, как на строительстве.
На четырех корпусах был аврал. Это значило, во-первых, что начальство совсем потеряло голову, забыло все, чему его учили, чему оно само учит других, поснимало с большинства строек бригады и кинуло их на авральные корпуса, будто на этих корпусах заканчивается вся деятельность строителей, а дальше конец света; это значило, во-вторых, что сместились и перемешались все служебные функции: начальники и главные инженеры строительных управлений превратились в прорабов, а прорабы, усмехаясь, стали в сторонке и прятались от многочисленного начальства; это значило, наконец, что монтажные бригады, привыкшие работать по минутам, сейчас без смысла и логики распиханы по помещениям, мешают друг другу, спорят, ругаются, тащат на носилках грузы — и в конце концов примиряются со всем этим бедламом. Но в глубине души они оскорблены, ибо ничто так не унижает рабочего человека, как неорганизованность. И вред от аврала не только в том, что все остальные стройки законсервированы, что план летит вверх тормашками, что нарушена технология, главный вред — моральный. Долго еще после аврала коллектив болеет, не может вернуться к нормальной жизни.