— Вы хотите, чтобы я отменил свое запрещение и сделал служебный проступок? — спокойно спрашивает он.
— Послушайте, — говорю я. — Я знаю, тут последняя инстанция: если вы против, уже никто не даст разрешения. Так? Но вы государственный человек, подумайте, правильно ли вы поступаете. Кого вы наказываете? Ведь вы отлично знаете, что кран можно поднять.
Он пристально смотрит на меня.
— Когда заказчик переселяет жильцов?
— Через две недели. Он показывал мне разрешение исполкома. — В моем голосе снова звучит надежда.
— Вы ручаетесь?
Я колеблюсь: конечно, очень соблазнительно поручиться за Беленького, но уж очень он ласковый.
— Нет, ручаться не могу. Не хочу, чтобы вы меня потом назвали болтуном.
Он снова садится.
— Вызывайте машину, — показывает он на телефон. — У меня очень мало времени. Поедем посмотрим еще раз.
Я быстро набираю номер. К счастью, Шалыгин на месте. Коротко все объясняю и прошу немедленно выслать машину.
— Алло, алло, вы слышите? Инспектор ждет, — нетерпеливо говорю в трубку.
Шалыгин молчит и наконец холодно спрашивает:
— Не могу понять, почему нужно посылать машину?
— У инспектора нет времени, — сдерживаюсь я. — Если отложить на завтра, мы потеряем сутки, а в это время монтажная бригада может уехать на другую площадку.
Он снова молчит; наверное, задумчиво смотрит на стенку.
— Я просил бы вас впредь не рассчитывать на машину, а сейчас мне нужно уезжать.
Раздаются короткие гудки. Некоторое время от неожиданности я еще держу трубку в руке. Потом медленно кладу ее.
— М-да, — насмешливо протянул инспектор. — Ваш начальник, наверное, тоже не совсем государственный человек. А?
Я молчу.
— Ну-ка, пойдем.
Он идет вперед, высокий, плечистый, и даже ежик у него на затылке выглядит значительно. В конце узкого коридора исчезает за дверью, обитой клеенкой, но быстро возвращается.
— Председателю нужно на совещание, но он отдал свою машину. Сам поедет городским транспортом.
Мы спускаемся по винтовой лестнице. Я забиваюсь в угол машины. Наверное, нужно что-то сказать, но я молчу.
Инспектор тоже молчит. Его молчание так многозначительно! Я вижу, как доволен он, что все именно так сложилось: он наглядно показал разницу между двумя руководителями — моим и его.
Потом насмешливый взгляд его смягчается. Он касается моего плеча и участливо говорит:
— Ну-ну… Не стоит так переживать.
Машина мчится по широкой улице. Вниз под мост, вверх на мост, мимо театров и музеев, правительственных зданий и просто жилых домов, скверов, вестибюлей метро; вдоль тротуаров, залитых солнцем и переполненных толпой людей, бегущих по делам, спокойно разглядывающих витрины, с фотоаппаратами через плечо или с большими пакетами покупок; рядом, фыркая, несутся «Волги», «Москвичи», автобусы, шуршат резиной троллейбусы… Это Москва, деловая и шумная, приветливая и строгая, простая и великая, неповторимая Москва.
…На собрание я приехал уставшим, взвинченным и, может, поэтому так болезненно воспринял доклад Шалыгина.
Было какое-то чудовищное несоответствие между величавым тоном докладчика и плачевными результатами работы строительного управления за полгода: перерасход фонда зарплаты и вместе с тем низкие заработки, убытки, срыв плана.
Шалыгин стоял у квадратного обеденного стола, на котором высился красный фанерный ящик с наклонным верхом. В длинном зале столовой, где шло собрание, стало очень тихо, когда он начал перечислять причины неудач. Оказывается, он, Шалыгин, тут ни при чем, во всем виноват трест — никакой помощи нет.
— Правда, трест прислал нам нового главного инженера. Надеемся, что теперь у нас дело пойдет.
На этом он закончил свое выступление, немного постоял, ожидая реакции собрания. Все молчали.
Председатель собрания кадровик Каратова, женщина средних лет с постным лицом святоши, посмотрела в листок и предоставила слово прорабу Сокову.
Соков вышел, положил на трибуну кипу бумажек и озабоченно начал их перебирать. Поиски затянулись.
— Ну что вы, Николай Семенович? — нетерпеливо подстегнула его Каратова.
В зале раздался смех. Соков торопливо вытащил из кармана еще пачку бумажек, приобщил их к куче и продолжал искать. Очевидно, нужного листка он не нашел, откашлялся, оглядел зал и сказал неуверенно, что он согласен с Александром Митрофановичем. Пообещал скоро закончить поликлинику, если ему не будут мешать. И снова надолго замолчал, запустив руки в бумажки.