— Я уже понес ее, Копылов.
— Какую? — спросил он.
— Я получил выговор вчера вечером.
— От кого?
— От бригадиров Королькова, Косова и Гната.
— Так? — спросил Королькова сварщик.
Корольков встал:
— Была, товарищи, беседа с Виктором Константиновичем, у него дома. Выговор не выговор, а кое в чем ему досталось…
— Так вы, значит, приехали сегодня потому, что бригадиры вас убедили? — снова спросил Копылов.
— Да.
— Я не знал этого, — медленно сказал он. — Если так, то я вдвойне виноват. Этого больше не повторится, Виктор Константинович… Слово!
— Хорошо. Теперь второй вопрос: о делах на стройке, о переводе части рабочих на монтаж, о механизации… В общем, все та же наша старая знакомая — экономия труда.
Так впервые у нас в тресте был создан Совет бригадиров. Я до сих пор не могу определить, что за орган такой: общественный, а может быть, административный? Ведь бригадиры назначаются приказом. Не знаю, как оформлять его решения и какую юридическую силу имеют они, но в трудную минуту жизни треста я звонил Королькову, и собирались бригадиры. Честно говоря, не всегда были ощутимы результаты, но как крепко и устойчиво чувствовал я себя, когда получал от бригадиров «добро»!
…Каждый раз по-новому садится солнце. Сейчас оно раздалось вширь и оранжево-красным приплюснутым диском медленно опускается вниз.
Только что закончилось сражение с Беленьким. В конце концов он все же сдался и произвел вместе с прорабами необходимые расчеты. И вот мы стоим с ним на перекрытии одиннадцатого этажа. Под нами неправдоподобно большая головка крана, которую обычно видят снизу, рядом — приподнятая стрела, а вдали линия горизонта, заглатывающая вечернее солнце.
Я жду Васильева.
— Черт знает, что у тебя, Виктор, за характер становится! — говорит Беленький. — Что я тебе, школьник?
Но он не может сердиться долго. Вот уже приосанился: ведь его дом растет быстрее, чем в других СУ. Он, Беленький, уже завтра с девяти утра запустит механизмы, а у других? Это же лопоухий народ, пока повернутся!
…Солнце уходило, и, как всегда в это время, особо отчетливо были видны дома, капризная дуга реки, очень прямой бульвар, озеро в рамке зеленых газонов. Но все то, что меня окружало, создано трудом людей. Берега реки укреплены гранитной стенкой, излучину спрямили, и было видно еще не засыпанное старое русло, даже воду в реку подкачивали насосами; озеро тоже — дело рук человека, сейчас кончали забивку свай; липы на бульваре пересадили из питомника. На десятки километров во все стороны развернулось строительство.
Нет, не рублями, не метрами или километрами измеряется все созданное здесь, а трудом. Сколько его вложено! Тысячи сейчас уже неизвестных людей оставили частицу самих себя… Труд, всюду труд.
Почему же мы не бережем его?..
— Ты что меня не слушаешь, Виктор? Но правда, тебе ведь сейчас в главк. Там из тебя, наверное, котлету сделают… Не боишься?
— Нет, у меня позиция крепкая.
— Я подвезу тебя, Виктор, — великодушно говорит Беленький.
Там, где исчезло солнце, еще тревожно розовел закат. Но облака, полоска леса, вода реки загадочно потемнели, отдаляясь от людей. Подул холодный ветер…
Васильева все не было.
Наши роли за неделю поменялись. Теперь Левшин начал с крика. Впервые я его таким видел. Я молчал.
В перерывах, когда Левшин с усилием заглатывал воздух, масло в огонь подливал Трошкин, но и тогда я молчал.
Потом они поменялись ролями. Левшин сел отдышаться и подбрасывал ядовитые реплики, кричал Трошкин.
Наконец-то до них дошло, что я ничего не отвечаю. Это озадачило Левшина, он вдруг мрачно спросил: почему я молчу? Может быть, я думаю, что уже ушли машинистки и некому напечатать приказ о снятии меня с работы?
Я спокойно ответил, что осведомлен о талантах нового секретаря: она не только заботлива, но и умеет печатать. Кроме того, заявил я, кажется, Трошкин не только умеет кричать, но и печатает на машинке.
Трошкин побелел от такой дерзости. На плоском большом носу Левшина появилась складка: Левшин смеялся.
— Наглость! — закричал Трошкин.
— Если вы вызвали меня, Владимир Александрович, для того только, чтобы Трошкин…
— Товарищ Трошкин! — закричал тот.
— Согласен — товарищ Трошкин!.. Чтобы товарищ Трошкин меня оскорблял, то я пойду. У меня в тресте много работы. — Я поднялся.
— Сидите, — приказал Левшин. — А вы действительно полегче, — сказал он Трошкину. — А то вот он уйдет, на кого мы тогда кричать будем? Друг на друга, что ли?