— На каком хирургическом корпусе? — уже с досадой спросил я.
— Как на каком? Что на каком? Конечно, в Перове.
— Том Семенович, телефонограмма с вами?.. Посмотрите ее, пожалуйста.
Несколько минут (я не оговариваюсь) слышалось в трубке быстрое сопение. Я представлял себе, как он выворачивает свои карманы.
— Ну, нашли? — торопил я его.
— Как нашел? Что нашел? — спрашивал Том Семенович, но по его упавшему голосу было ясно, что он прочел телефонограмму, в которой его вызывали на корпус в квартале сорок восьмом, где я его и ждал.
— Я еду… Я сейчас еду, — пробормотал он.
Прождав около часу, я уехал. Где находился Том Семенович, не знал. Я не исключал возможности, что он попал в какой-нибудь действующий хирургический корпус и уже лежит на операционном столе.
У Шурова на площадке было оживленно. Кроме монтажа основного здания полным ходом шли работы на подстанции, несмотря на мое категорическое запрещение.
— Здравствуйте, Виктор Константинович, — на редкость вежливо ответил Шуров.
— Все-таки работаете? — я показал на подстанцию.
— Как видите.
— Сделали сетевой график?.. Что получается?
— Получается, что подстанцию нужно начинать через год. — Шуров усмехнулся. — А критический путь проходит, как вы и говорили, по обетонированию каркаса… Странно! — Он протянул мне график.
Несколько минут я рассматривал график. Это была хорошая работа. Наверное, в институте за такую поставили бы пятерку.
— Почему же вы ее сейчас строите? Ведь я запретил? Вот и график показывает…
Шуров толкнул ногой какой-то камушек.
— Мне нужно выполнить план, на подстанции хорошее выполнение…
Я прервал его:
— Значит, вы, чтобы было полегче, готовы на целый год заморозить в этой подстанции средства, труд?
— «Полегче»! О чем вы говорите? — Шуров рассмеялся. — На этой дикой прорабской работе полегче!.. Да, ничего не поделаешь. — Он вытащил из кармана спецовки листок бумаги. — Вот вам мое заявление. Вот, возьмите. Я его написал, как только закончил график.
Полчаса, не меньше, я уговаривал Шурова. Да-да, вопреки всем писаным и неписаным законам руководства — уговаривал, хотя знал, что это бесполезно. Я даже, сконфуженно улыбаясь, согласился, чтобы он работал на подстанции.
— А как с «замораживанием государственных средств» и прочими громкими фразами? — деловито спросил он.
— После поговорим.
— А все же? — дожимал Шуров.
— Беру назад.
Но он был непоколебим:
— Все равно, я уж знаю — вы не отстанете. Давайте лучше мирно разойдемся.
Он насмешливо глядел мне в глаза. «Оставайтесь вы тут с вашими сетевыми графиками, технологией, «государственными средствами»; оставайтесь с крикливыми шоферами, с этой проклятой техникой безопасности, — а я, знаете, надену белый халатик, сяду за доску… В восемнадцать ноль-ноль, чистенький, спокойненький, пойду домой», — говорил его взгляд.
— Ну что ж, — наконец сдался я. — Я исчерпал все доводы. Уйти ваше право.
— Нет, — вдруг тихо начал он. — Я хочу, чтобы вы знали: я ухожу из-за вас… Из-за таких, как вы, и не держатся на стройках инженеры… Скоро вы с вашими графиками останетесь один. — Он подошел ко мне совсем близко и повторил: — Один!
Когда я заехал в трест, на верху большой стопки писем лежало заявление Анатолия с требованием «немедленно уволить его из системы треста».
Я долго сидел без движения.
Почему у тебя такое короткое лето, Москва? Ждешь его, ждешь поздней осенью, когда моросят дожди, деревья стоят голые, а в парках печально висят старые плакаты о гуляньях, когда все на стройках пропитано влагой так, что кажется, если сжать стены — рекой потечет вода; ждешь в лютые зимние морозы, когда бегут от метро по домам москвичи, словно гонится за ними мороз, а на стройках внутри зданий жестяной холод, и порой кажется, что это навсегда; ждешь весной, в апреле, удивительном месяце, в котором спорят на оперативке зима и весна. Ждешь! И вот, когда уж теряешь надежду, что придет оно, лето, вдруг утром диктор по радио объявляет: сегодня будет восемнадцать…
А потом, три-четыре месяца, только три-четыре! — и, надавав кучу обещаний, как субподрядчик-отделочник, торопливо убегает лето. Может быть, придет такое время, когда люди действительно начнут управлять природой… Первым делом следует тогда прижать Осень, Зиму и даже Весну: выделит им Госплан полгодика — и укладывайтесь, друзья, в этот лимит, как хотите. А Лету, чудесному легкому Лету, — шесть полных месяцев.