Пожалуйста, не забудьте — шесть!
Вот сейчас я иду от метро в трест и вижу первые желтые листья, — это осень уже шлет свои телефонограммы. Поэты, конечно, не читают их — они будут умиляться «золотисто-оранжевым убором деревьев», а строители ясно видят, что написано на желтом листе: «Готовьте дороги, ремонтируйте бытовки, не забудьте о средствах обогрева зданий. Да не забудьте написать приказ!»
— …Пишите приказ о подготовке к осенним условиям работы, — говорю я Топоркову.
— А не рано, Виктор Константинович?
— Вы разве не читали телефонограмм? — спрашиваю я его.
— Из главка? — настораживается Топорков.
— Повыше, повыше, Игорь Николаевич! Пишите. Толку, конечно, от приказа особого не будет, но будем требовать… И не уходите, пожалуйста, сейчас, наверно, позвонит Анатолий Александрович.
— Слушаюсь!
Подписывая бумаги, я украдкой наблюдал за ним. Он побарабанил пальцами по столу, но не согнутыми, как это делают простые смертные, а вытянутыми, отчего, собственно, стука не было. Потом застыл в напряженной и неудобной позе, не разрешая себе откинуться на спинку кресла.
Топорков открылся мне в новом качестве на совещании в «Моспроекте». Как толково и, главное, спокойно выручал он Анатолия и меня — со знанием дела, в нужную минуту.
«Как сложен и противоречив человек! — думал я… — Это что за бумажка? А, Самородок жалуется. Ну-ну, миленький, поспеши, поспеши — скоро Управление обеспечения тебя так прижмет! Положим бумагу в сторонку… Да, противоречив и многогранен. Изучить все грани, понять каждого работника — разве это не дополнительные резервы? Ведь зачастую некоторых людей мы просто списываем: это бюрократ, это бездельник — с них ничего не возьмешь. Неправильно! Только понять прежде всего человека нужно… Хорошо, а Костромин?..
…Это что за бумажка? Ах, Морозов. Чего же он хочет? Так, так, он хочет техсовет. С Морозовым надо решать. Прежде всего, надо с ним переговорить…»
— Игорь Николаевич, Анатолий что-то не звонит, посмотрите, вот журнал.
Топорков берет журнал:
— Благодарю.
Но журнал он кладет перед собой и снова, о чем-то задумывается. Йотом встает:
— Я пойду в отдел за чертежами.
«…Эта бумажка от Беленького. Ее можно не очень внимательно читать. Каждый день, нужно не нужно, от него поступает письмо по любому поводу. Не важна суть письма, важно, что он, Беленький, существует, и начальство ежедневно должно помнить об этом… Так что же Костромин? Тут загвоздка!..»
Резкий телефонный звонок, я снимаю трубку.
— Это Вика говорит.
— Вика?
— Слушайте, Виктор Константинович, — впервые она называет меня по имени и отчеству, очевидно подчеркивая, что звонит по служебному делу. — Анатолий… Анатолий Александрович не вышел на работу. Он позвонил мне, чтобы я была на совещании.
— Почему ты не позвонила мне вчера?
Она молчит.
И хотя я знаю, что после этого молчания бессмысленно повторять вопрос, снова спрашиваю:
— Что-нибудь случилось? Почему ты молчишь?.. Ну хорошо, если не хочешь — не отвечай. Приезжай в мастерскую через полчаса. Слышишь?
— Я все слышу, Ви… Слышу. — Чувствуется, что вот-вот она заплачет. — Все?
— Все.
Короткие гудки.
Битва в мастерской — жестокая и яростная. Аполлон Бенедиктович сначала нас не замечает, хотя мы усаживаемся у его стола. Он что-то яростно пишет. Потом, не поднимая головы, спрашивает, какое к нему дело.
Вика коротко рассказывает суть предложения Анатолия.
Он бросает карандаш и кричит:
— Пожалуйста, можете занимать мой стол, командуйте тут, в мастерской! Ну, что же вы? Командуйте!
— Что вы, Аполлон Бенедиктович, — еле живая от страха, возражает Вика. — Это только предложения Анатолия Александровича.
— А я вам говорю… а я вам говорю, садитесь вот на мой стул! — в сердцах кричит главный инженер мастерской.
Я против воли улыбаюсь, потому что Аполлон Бенедиктович продолжает сидеть, и, наверное, нет такой силы, которая заставила бы его встать со стула.
Бедная Вика смотрит на Топоркова. Но тот сидит сжав губы, вытянувшись. Тогда она умоляюще переводит взгляд на меня.
— Аполлон Бенедиктович, — любезно начинаю я, — мы сейчас уйдем. Нам не хочется, чтобы вы волновались, а тем более освобождали свое место.