— Я думаю, что надо подумать, — мирно с места говорит Дунькин. — Итак…
— Не финти, — обрывает его Вехкий. — Говори прямо.
— Дать месяц, — вздыхая, говорит Дунькин, но, посмотрев на недовольное лицо Шалыгина, поправляется: — Или, может быть, недельки три? А?
— Дать, — подымает руку Каратова. Она поджимает губы и пристально смотрит на Шалыгина. (Вот тебе и святоша!)
— Хватит, — бросает Корольков. — Мы сыты, прошу голосовать мое предложение.
— Эх ты… — снова поворачивается к нему Вехкий.
Тогда поднимается Луганкин.
— Поступило предложение, — говорит он властно, — продолжить работу по внедрению системы в работу управления. Через месяц снова заслушать главного инженера. Кто за это предложение?
Дать месяц — решило собрание.
…Домой я шел с Луганкиным. Мы молчали. Как хороша Москва в этот предвечерний час. Солнце, прощаясь с городом, освещает яркий и шумный поток людей.
Поток захватил нас, и вот мы уже маленькая частичка его.
Монолитный фронт противников новой организации дал первую трещину. Примерно через неделю после собрания мне позвонил Анатолий.
— Я ввел третью смену, не возражаете? — спросил он.
— Не возражаю, — ответил я.
— Этаж заканчиваем часов в двенадцать вечера. Будем действовать по «Новому завету»? — иронически спросил он. — Вы что, ночью приедете его принимать?
«Черт бы тебя побрал, — мысленно выругался я, — и выспаться не успею». Но вслух я кротко сказал:
— Хорошо, я приеду, Анатолий Александрович.
Я приехал на стройку в одиннадцать. Меня встретил мастер Олег, и мы прошли по этажу. Нет, первый месяц не пропал даром. Этаж был полностью закончен. Теперь не придется вручную таскать материалы.
— Хорошо, Олег, монтируй плиты.
В двенадцать, когда я уже собрался уходить, приехал Анатолий. Он хмуро поздоровался и прошел в корпус. Я не стал его ждать, но он догнал меня и пошел рядом.
Я думаю, почему с такими недоделками устроен мир. Ведь видит сейчас Анатолий, что он был неправ, ну, сказал бы это, и делу конец. Так нет, духу не хватает, молчит…
— Виктор Константинович, — вдруг начал он.
— Ну что, Виктор Константинович?! — сорвался я. — Снова будете говорить, что таскать на себе перегородочные блоки лучше? Конечно, лучше, да? Будете говорить, что я занимаюсь ерундой, да? Эх, простите, надоели вы мне все! — уже отбросив всякую дипломатию, крикнул я.
— Да подождите, чего вы расшумелись, — с досадой сказал Анатолий, — не буду этого говорить, сдаюсь я. Не верите, вот смотрите, — он поднял вверх руки.
Нет, очевидно, недоделок не так уж много и государственная комиссия приняла мир не меньше чем на «хорошо». Наверное, можно было бы даже поставить «отлично», если бы у меня под носом не ушел последний троллейбус.
Среда — мой приемный день по личным вопросам. Какие бы события в мире ни происходили, в шестнадцать ноль-ноль я на месте.
Так меня научили на прежней работе, где я твердо усвоил одну истину: принимать каждый день — это не принимать вообще. У всех время дорого, и рабочий должен знать, что он вас застанет наверняка.
В эту среду у меня побывало много людей, и, когда ушел последний посетитель, я облегченно вздохнул. Открыл дверь. И вдруг увидел Королькова. Он сидел, низко опустив голову.
— Сергей Васильевич, вы что тут? — искренне удивился я.
— Хочу к вам, можно?
— Конечно.
Мы сели. Он помолчал и потом неуверенно спросил:
— Виктор Константинович… Вы получили письмо из милиции?
Я порылся в папке и вытащил зеленую бумажку.
— Почему вы ей не дали ход? — хрипло спросил Корольков.
— Хотел вначале с вами поговорить.
Я видел, как неприятен был ему этот разговор, да и мне он не очень нравился. Я протянул Королькову письмо.
— Вот возьмите. У вас все?
Но Корольков не уходил.
— Это больше не повторится, Виктор Константинович, вы верите мне?
— Конечно.
— Странно как-то… Скажите, вы получили это письмо до собрания?