Он сразу прервал меня:
— Мне ничего не кажется. Слышишь, ничего не кажется! Я уверен, слышишь, уверен, что ты не сделаешь мне больно…
Машина выехала на Ленинградский проспект. Исчезли зеленые рощицы, поля. Справа и слева — дома, только дома.
Я видел Марию, когда она прощалась. На ее лице появилась странная улыбка, чуть осуждающая, знающая что-то неведомое мне, немного даже покровительственная…
— Я провожу вас, Мария.
— Нет.
Я все же вышел с ней. На улице было пустынно, — и как всегда поздние улицы казались мне загадочными. Мы шли молча. У своего дома Мария остановилась.
— Вы ее очень любите? — вдруг спросила она, угадывая, о чем я все время думал.
Я промолчал. Она подошла к подъезду, но, сделав несколько шагов, быстро вернулась, странно улыбнувшись, сказала:
— Вы с Аркадием все решили по-инженерному: логично и ясно. Правда? Он меня любит, вы — нет… Он ваш товарищ. Я ему нужна. Вот вы взяли статуэтку и переставили… Нет, статуэтка — это из другой жизни, лучше сказать, взяли машину, которая не нужна на вашей стройке… Да? Не нужна? И отправляете к Аркадию, туда, где эта машина нужна… Это очень-очень разумно и, главное, по-деловому, технологически правильно. Только вы вдвоем, такие милые, хорошие, о самой машине не подумали. — Мария на миг остановилась, потом резко сказала: — Вы вдвоем ошиблись, промашку дали.
— Мария, послушайте…
— Идите, пожалуйста! Слышите, уходите! Или я сейчас наговорю вам дерзостей. Уходите!
— Я не пойду, пока вы меня не выслушаете.
Она быстро пошла по лестнице. Хлопнула квартирная дверь, на третьем этаже зажглось окно.
Я сел на скамейку. В окне напротив дрогнула занавеска, один раз, другой, потом потух свет.
Устроился на скамейке поудобнее. Конечно, она здорово все сказала, не в бровь, а в глаз. Весьма острая девица! Теперь для того чтобы хоть как-нибудь «спасти лицо», мне придется ждать тут.
Понимаю, на этом месте многие улыбнутся: «Чудак!» Согласен — все это по-детски, но какой другой выход можно было предложить?
Очевидно, я заснул. Кто-то коснулся моего плеча… Передо мной в коротком халатике стояла Мария. Свет фонаря легко золотил ее гладко причесанные волосы:
— Вы что, до утра собираетесь тут сидеть?
— Мария, — обрадовался я, — как хорошо, что вы пришли!
— Идите домой!
— Сейчас, Мария, я вспомню речь, которую я заготовил. Вы еще сердитесь?
— Вот чудак! Какая речь?
— Поцелуйте меня в щеку, Мария… чтобы я знал — вы на меня не сердитесь. Только в щеку, по-другому нельзя, Аркадий запрещает… Потому что это технологически неправильно.
— Старовата я для этого дела. Ну-ка, поднимайтесь!
Я открыл глаза. Передо мной с метлой в руке, в фартуке стояла полная пожилая женщина. Она подозрительно смотрела на меня.
Было холодно, часы показывали четыре утра. На белесом горизонте уже появились теплые тона.
Знакомое окно было безмолвно и спокойно. Я рассердился: как же так — спит себе. А я тут, на этой жесткой холодной скамейке с тысячью острых углов. Черт с ними, с амбициями, — времена рыцарей печального образа давно прошли. Им, рыцарям, не нужно было рано утром вставать, готовить себе яичницу, а к десяти, как мне сегодня, быть в аэропорту.
Я встал со скамейки.
Дворничиха посмотрела мне вслед и беззлобно сказала:
— Такой почтенный молодой человек, и вдруг…
Я быстро пошел, остальной ее тирады не расслышал.
«Ну смотри, Мария!»
— «Почтенный молодой человек», — повторил я вслух.
— Что такое? — все еще демонстрируя свое неудовольствие, спросил Померанцев.
— Это так… вспоминаю.
— Мы сейчас заедем к тебе на стройку, позвоним в секретариат. Что там случилось? Эта вечная история с иностранцами…
— Хорошо. А вдруг…
Померанцев, блеснув стеклами пенсне, посмотрел на меня уничтожающим взглядом.
— Товарищ Померанцев еще никогда не пропускал, — вступился шофер Коля.
Машина, вильнув по переулкам, въехала на стройку. Когда мы вошли в контору, навстречу нам поднялась молодая женщина.
— Я из Софии… Инженер Цола Милова, — сказала она на чистейшем русском языке.
Кажется, в таких случаях пишут: «немая сцена».
— Весьма… Наши глубокие извинения. Тем более… — оправдывался Померанцев.
— Не нужно извиняться, товарищ, кажется, Померанцев, — с озорной улыбкой ответила Милова. — Я могу засвидетельствовать… Это слово правильное? — спросила она меня.