— Я так запомню, Виктор Константинович. Вы знаете, Костырин тоже просил записывать, потом я его отучила.
— Но меня вы еще не успели отучить, может быть, поэтому мы вместе работаем… (Резковато, не надо обижать, пошути!). Сейчас, Елена Ивановна, вы, можно сказать, секретарь международного плана.
— Международного? Ну да… Хорошо, записываю.
— Вызовите ко мне Роликова и Морева… Вы их знаете? Хорошо. На семнадцать тридцать. Позвоните в Институт по проектированию организации работ, вот телефон, соедините меня с директором Рыбаковым, записали? На восемнадцать вызовите сюда Кима.
— И Быкова?
— Нет, Быкова не нужно.
— Он будет обижаться, Виктор Константинович.
— Елена Ивановна, секретари международного плана никогда не делают замечаний шефам, даже косвенных (вздыхает, бедная!).
— Трудно соответствовать этому самому «международному плану».
— Да, нелегко. Записали?.. Позвоните начальнику СУ-25 Вяткину…
— Это такой маленький, все говорит?..
— Попросите его сюда подъехать. Записали? Позвоните в секретариат СЭВ, узнайте, как можно переговорить по телефону с Миловой — инженер из Софии.
— Это такая хорошенькая?..
— Соедините меня с ней. Записали? Завтра приезжают венгры, приготовьтесь, пожалуйста, к двенадцати.
— Снова нарзан? У нас еще нераскупоренные бутылки от поляков и болгар остались, никто нарзан не пьет. Люди вон откуда едут, Виктор Константинович, а мы их водой поим. Это что, тоже «международный план»?
— Приготовьтесь, вот деньги.
— Да что вы, Виктор Константинович, все свои деньги даете? У Костырина для приемов специальные средства были.
— У нас пока нет… Кофе, коньяк, бутерброды.
— Может, потрусить Костырина? Скажу, что поспорила с вами, он испугается.
— Не нужно «трусить» его, берите, пожалуйста, деньги и все организуйте… Записывайте…
— Вы что, Виктор Константинович, тут дел не на день, а на пять.
— Сейчас придется нам с вами быстрее поворачиваться, Елена Ивановна. Две недели!
— Почему две недели?
— Записывайте дальше, Елена Ивановна…
Так начался первый день из двух недель, которые отделяли меня от отъезда.
Жарко. Как только выходишь из помещения, солнце набрасывается, словно все время ждало именно тебя. Такое чувство, будто ты в фокусе гигантского зеркала. Вчера Быков расставил по всей площадке автоматы газированной воды — «газировки», как их тут дружески назвали.
Газировки сразу завоевали себе сердца и желудки всех строителей. Они добросовестно выдавали воду, холодную и, к удивлению всех, газированную. Около них очереди.
Я креплюсь. Еще давным-давно я усвоил правило не пить в жару, но тут не выдерживаю. Газировка промыла стакан, выдала порцию воды и зашипела — спросила: «Хо-ро-шш-о?»
«Прекрасная вода», — ответил я. Газировка покраснела. Это я увидел ясно, хотя она и так была окрашена в малиновый цвет. И вспомнился вдруг старый питьевой бачок, который царствовал когда-то на наших стройках.
Он был очень чванлив, этот бачок. Ведь на всех оперативках тогда разбирался вопрос, как обеспечены бригады бачками. Он пыжился, раздувал оцинкованные бока, требовал, чтобы его носили на руках, и казался себе незаменимым. Но работу выполнял плохо, вода в нем была невкусная, теплая, а внутри бачок был ржав, и ржавой была кружка на железной цепочке. Кого он мне напоминает, упрямый, самодовольный бачок?!
Я поднимаюсь на перекрытие. Тут работает бригада Роликова, впервые я увидел ее всю, шестьдесят человек. Действительно, ребята как на подбор… А которые тут по совместительству, трубачи? Кто тренер лыжного спорта?
Я здороваюсь. Отвечают вежливо, но сдержанно. Да, это не прежняя работа. Там бы меня уже окружили и задали десятки вопросов. Идет распалубка перекрытия подвала, то и дело через проемы в плите подаются доски, кружала, разные обрезки. Сейчас уже не поймешь, откуда они.
— Здравствуйте, — я подхожу к Мореву.
— Здравствуйте. — Он поднимает руку, и кран тащит вверх кучу досок, перевязанных тросом.
— Вам сообщили, что я приглашаю вас и Роликова после работы?
— Мы не будем. — Морев не смотрит на меня, складывает доски. Я знаю, как это делается, когда хочешь показать начальству, что оно тебе безразлично, — продолжать работать, как будто начальника нет. Все правильно. Тут не придерешься и вместе с тем чувствуешь крайнюю степень невнимания.
— Николай, — говорит Морев своему напарнику, — сначала ложи эти доски, подлиннее.
— Почему вы не придете?