— Ну?
— Сегодня все бригадиры собираются, и иностранные. Будете, Владимир Яковлевич?
Быков молчит, смотрит вверх.
— После работы, Владимир Яковлевич, в полшестого.
Быков все смотрит вверх, там бригада Роликова еще только очищает ящики для раствора.
— Я уже был наверху, Владимир Яковлевич. Сейчас начнут.
Быков смотрит на часы. Роликов тоже смотрит — на часах уже 8.10,— виноватым голосом он произносит:
— Я наверх побежал, что-то не начинают.
Подошел диспетчер Сечкин:
— Владимир Яковлевич!
— Да, Миша! — Левая рука у Сечкина сухая, не действует. Сам он тощий, неизвестно в чем душа держится. Но Быков ценит его и не променяет на целый десяток других, здоровых. — Как дела, Миша, на бетонном фронте? — Быков осторожно обнимает его за плечи.
Худое желтое лицо Сечкина невозмутимо.
— Из бетонного только что звонили, — говорит он сухо. — Могут вдвое увеличить подачу. Сто кубов.
— Как считаешь, Миша?
— Нужно брать, пока дают. — Сечкин аккуратно снимает руку Быкова со своих плеч.
Быков не обижается. Так оно всегда в жизни: кто-то ждет знаков внимания, был бы рад им, а знаков этих самых нет; Сечкина от души обнимаешь, а он недоволен.
— Ладно, Миша, действуй. Скажи Киму, чтобы принял.
Сечкин не спеша отходит. Левая рука висит безжизненно, да еще и подхрамывает он… Худой, сумрачный… Что там у него дома? Как жилье? Зарплата?.. Эх ты, Наполеон, у которого без подтяжек брюки не держатся, — обнимаешь? Только превозносишь на всех оперативках Сечкина. А как он живет, больной? Эх ты!..
Вот наконец пошел большой кран. Стрела разворачивается, пошли и другие краны на складах, промчались машины… Быстрее, быстрее, уже 8.20!.. Поползли вверх красно-желтые коробочки подъемников, движутся стрелы кранов, еще машины — и вот наконец поплыла вверх панель… «Крутится-вертится шар голубой. Крутится-вертится над головой…» Это жизнь — стройка! Это жизнь!
…Уже десять. Нужно идти к Тишайшему, на встречу с Вернером по поводу «лодырей». Но Быков еще стоит. Вот уже появилась Нина, секретарша, выдвинутая из табельщиц на столь высокий пост за умение печатать тремя пальцами: двумя — правой руки, и одним — левой. Не меньше четверти своего рабочего времени, а может быть, и треть она почему-то дует на свои пальцы.
— Владимир Яковлевич! Елена Ивановна звонила. Просят вас.
— Хорошо.
— Уже десять.
— Сказала? Все… Иди! («Еще стоит… очень настырная!») Можешь идти. («Сейчас обязательно пожалует Елена Ивановна. Так и есть: появилась. Снова в длинном черном платье, видны худые ключицы. Черт ее знает, вроде баба неглупая, а одевается смешно!»)
— Владимир Яковлевич, вас ждут.
— Знаю.
— Прошу вас сейчас же идти со мной. — Она берет Быкова за руку. — Ну-ка, «Наполеон с подтяжками», пошли! — Это первый раз секретарша в глаза так его называет. — Ну что вы удивились? Да, «Наполеон», — уже могу говорить. Ухожу со стройки. — Она тянет Быкова за руку. — Тяжелый какой! Ну чего удивляетесь, сейчас без меня тут всеми командовать будете.
— И Тишайшим? — спрашивает Быков.
Она громко смеется, закуривает. («До чего противно, когда женщина курит!»)
— И Тишайшим, — повторяет она.
— Ладно, тогда иду. — У входа Быков останавливается. — Так вы уходите?
— Миленький мой Наполеончик, у вас уже и мозги начинают заплывать жиром. Только сейчас дошло?! — Она открывает дверь и вталкивает Быкова в коридор. Ему кажется, что при этом она тушит сигарету о его спину. Жалко, что уходит.
Он продумал свое поведение с Тишайшим, молчать. Если точнее — слова три-четыре, не более.
Спросит Тишайший на оперативке, отвечает Ким. С Кимом все договорено. Как говорят шахматисты: сделана домашняя заготовка. На вопрос: «Почему не выполнили свое обязательство?» ответ: «Не подвезли бетон», если речь о бетонировании, или «Не подвезли раствор», если речь пойдет о стяжках. На вопрос: «Когда подвезут?» — Ким должен промолчать, только пожать плечами.
Но это не двухходовка, а многоходовая комбинация, которая должна закончиться поражением Нефедова… На вопрос: «А все же?» — Ким должен ответить, что он звонил, обещали.
Нефедов и дальше будет задавать вежливые вопросы. Поэтому предусмотрено, что после пятого-шестого вопроса Ким должен попросить у него помощи. Это шах и мат! Быков не знает, кто первый применил сей ход — просить у начальства помощи. Гениальное изобретение! Очень несправедливо, что автор неизвестен… Шах и мат! Правда, не надев маску вежливости, Тишайший мог бы возразить, что, мол, раствор и бетон дело не его, а Быкова. Но маска не дает. И он мелким, как Быкову кажется — девичьим, почерком что-то записывает в блокнот.