Воротников, высокий, костлявый мужчина, уже под пятьдесят, встретил его приветливо, но с усмешечкой:
— А, Петр Иванович, садись. Ну-ка расскажи, как ты там с Алешкой соревновался в лихачестве. А?
Самотаскин игривого тона начальника не принял.
— Настоящим прошу, — сухо сказал он, — немедленно отозвать с моего участка мастера Кругликову.
— Не могу, милейший Петр Иванович. Не могу. Указание свыше — направить именно к тебе, старшему прорабу Самотаскину. Оттуда! — Он поднял указательный палец в направлении потолка.
— Ну что ж, товарищ Воротников! — Самотаскин вынул из кармана листок бумаги, несколько помятый после давки в автобусе, и положил перед начальником. — Вот мое заявление. Прошу освободить от работы.
Воротников даже обрадовался такому ходу событий. Весь день у него прошел необычно мирно. Воротникову не привелось ни поругаться, ни даже покричать на кого-нибудь. Неизрасходованная энергия искала выхода.
…Воротников все кричал. Если отбросить выразительные словечки, принятые в быту строителей, которые не очень ладно укладываются на бумагу, то смысл его гневной тирады был предельно прост: Воротников и Петр Иванович дружат почти двадцать лет и из-за такой вот девчонки — последнее было определено более колоритно — дружба ломается? Да что дружба! А сама работа, а коллектив — это что, так себе, ерунда?
— Двадцать лет или я вру?! — кричал он.
— Двадцать, — подтвердил Самотаскин.
Откричавшись и почувствовав долгожданное облегчение, Воротников умолк. Деловито спросил:
— Это ты почему такой важный документ сложил вчетверо?
— Какая разница? — сухо ответил Петр Иванович, резонно считая, что после скандала, который учинил Воротников, все преимущества сейчас за ним: шум всегда поднимает слабая сторона.
— А разница в том, — тихо и приветливо ответил Воротников, — что рвать я люблю гладкие листы бумаги. — Начальник сначала разгладил заявление, потом медленно разорвал его на полоски по длинной стороне листа и, сложив их в стопочку, порвал поперек на мелкие куски. — Вот так, видишь?!
— Вижу, но все это ни к чему, товарищ Воротников. — Следует сказать, что Самотаскин тонко знал, как и в каких случаях следует называть начальство. — Такое же заявление я только что сдал секретарю. Вот копия с ее распиской.
— А ну-ка давай копию, я посмотрю.
Но Самотаскин копию не отдал.
— Так вот, товарищ Воротников, через две недели я на работу не выхожу. — Петр Иванович поднялся и пошел к двери.
— Петр! — окликнул его начальник. — Подожди.
— Вы забираете Акси… Кругликову?
— Понимаешь, не могу… просил Олег Лазаревич.
Петр Иванович вышел, плотно закрыв за собой двери.
Этот Олег Лазаревич преследовал его.
Каждый день после той встречи, заканчивая по телефону деловой разговор, Воротников спрашивал:
— Так ты, Петр Иванович, забираешь заявление?
— Нет, — говорил Самотаскин и клал трубку.
На четырнадцатый день Воротников вызвал к себе Аксиому.
— Вот что, милая, — строго сказал он. — Петр Иванович подал заявление. Завтра кончается срок. Я из-за вас не собираюсь терять своего лучшего прораба. Придумайте что-нибудь.
Аксиома нежно посмотрела на Воротникова. Тот вздохнул:
— Не поможет! Петр Иванович — скала.
— Что же я должна делать, Иван Степанович? — ласково спросила Аксиома. Она встала и выглянула в окошко.
Воротников перевел дыхание.
— Садитесь на стул, — строго сказал он. — И не вставайте, пока мы не закончим разговор. А то у меня мысли путаются. Вот что…
Секретарь с удивлением прислушалась, ей показалось, что в кабинете раздался смех. Да-да, конечно, — хриплые раскаты смеха начальника и серебряный колокольчик посетительницы.
В двенадцать часов того же дня Петр Иванович сидел за очередной сводкой о монтаже. На этот раз было смонтировано больше, чем нужно, и он решал задачу: сколько смонтированных деталей не показывать, спрятать на всякий, случай. Сверх графика было смонтировано всего десять деталей. Спрятать все десять Самотаскин не решался — монтаж точно по графику всегда вызывал подозрение начальства. Спрятать половину? Овчинка выделки не стоила. Напротив него стоял коммутатор для передачи сводок, на нем горел красный глазок, что означало: сводка опаздывает. Глазок сердито замигал. Петр Иванович покосился на него и кашлянул.
Наверное, проще всего было показать действительное число, но об этом Самотаскин и не помышлял. Весь этот мир так называемой новой техники, АСУС, графиков был неприятен ему. Все было усложнено. Для электронно-вычислительных машин почти непрерывно требовались свежие сведения, без них ЭВМ были только грудой металлических деталей, перевитых в большом количестве проводами. Вычислительные машины, как каких-то прожорливых чудищ, нужно было непрерывно кормить.