Правда, его учили, что руководитель должен быть человечным. Но эта самая человечность для него тоже укладывалась в определенные рамки. На приеме по личным вопросам он мог улыбаться и утешать, но все равно должен был помнить правила: кому в какие сроки и какого размера полагается новая площадь. И сам он немало гордился, что квартиру получил в точном соответствии с этими правилами.
И все же внешне он ничем не отличался от людей в фойе: они двигались в одном направлении по эллипсу, и он двигался вместе с ними; они украдкой рассматривали друг друга, и он как бы невзначай скользил взглядом по встречному потоку. Шел в толпе высокий, очень уверенный в себе человек, и все, кто смотрел на него, именно это и видели — уверенность… Вдруг на повороте он заметил Аксиому. Она что-то весело рассказывала своим знакомым, а один из них, коренастый, очень загорелый, держал ее за руку.
Секунду Важин колебался… но прошел мимо. Он решил подойти, сделав еще круг. Но что же он скажет? «Здравствуйте, Нина»? А может быть, Нина Петровна?.. Нет, именно — Нина. Она, наверное, удивится. «Как, — улыбаясь спросит, — вы любитель симфонической музыки?» Врать нельзя, он сразу попадется… «Да вот знакомая затащила…» Нужно посмеяться, обязательно сказать о «коре березы».
Он успел издалека рассмотреть ее компанию. Кроме Аксиомы и того парня, который все продолжал держать ее за руку (вцепился, кажется, крепко), тут была еще одна девица, крупная, тоже очень загорелая; рядом с ней маленький человек с большими круглыми глазами, а на подоконнике, не принимая участия в разговоре, сидел худощавый парень…
Аксиома была в длинном черном платье. Хотя оно и делало ее старше, очень шло ей.
Важин приблизился к ним. Ну вот, сейчас шаг в сторону: «Нина, добрый вечер!» Нет, еще круг! Эта его неуверенность в себе… На полпути раздался звонок.
Во втором отделении дирижировал Уранов, еще один знакомый, которого увидел Важин. Сразу мощно зазвучал оркестр, звуки не поднимались к потолку, а неслись в зал, подчиняли себе. Внезапно Важин услышал: на сцене кто-то плакал, жалко и тонко. Плакал? Почему? Звуки стихли, — только жалоба, легкая, хватающая за душу. Кто плачет? Может быть, о нем, о его жизни плачут?.. Но ведь у него все так ясно, просто, все рассчитано… Не может быть! Это жалуется человек… Там, в небе, огромные сверкающие миры, бесконечность. Человек прикован к земле. Он жалуется, хочет познать немыслимую бесконечность… Коротка жизнь — один миг…
А, будь оно проклято, это «нужно», «удобно»! Будь оно проклято… Он в тридцать пять еще не знает любви, страсти… все по расчету. Он думал, что силен, уверен. Нет, это он, голый, стоит перед всеми… и все видят, как он слаб, один, без опоры. На миг он увидел лицо композитора. Дирижер пел, и, захваченный его песней, оркестр торжествующе утверждал жизнь. Зав-тра, зав-тра… бу-дет, бу-дет… Важин еще не знал, что будет: миры, бесконечность, любовь? Завтра, завтра…
Симфония оборвалась. В тишине композитор ушел со сцены. А потом зал словно взорвался. И вместе со всеми неистово хлопал и вызывал композитора Важин…
Утром, как всегда к девяти, Важин уже был в конторе. Такой же уверенный в себе, точный, холодноватый, разве что лицо казалось чуть бледнее обычного.
В 9 часов 10 минут начальник производственного отдела Егоркин доложил о завозе раствора за прошедшие сутки.
— Телефонограммы? — коротко спросил Важин.
В 9 часов 20 минут он подписал телефонограммы, которые доводили до белого каления все диспетчерские — об опоздании рейса № 0137 на десять минут, рейса № 2135 на восемь минут.
В 9 часов 30 минут Егоркин доложил ход монтажа за прошедшие сутки.
— Вызовите бригадира Кусачкина, там прораба нет. Сделайте замечание, чтобы не спешил. Ни к чему нарушать ритм.
В 9 часов 40 минут начальник снабжения Подшивайленко доложил о завозе деталей, кирпича, материалов.
— Пакля? — коротко спросил Новый начальник.
— Пустяк, ведь все завезено. А проконопатить можно потом…
— Пакля?
— Ну, знаете, Игорь Николаевич, это же…
— Пакля?
— Да будь она проклята! Ладно, сам поеду, через час будет…
В 9 часов 55 минут главный механик Любочкин доложил, как за сутки работали краны.
— Телефонограмма?
— Не нужно, Игорь Николаевич, очень на нас сердится трест и управление механизации.
— Телефонограмма?
В 10 часов ровно он подписал телефонограмму об опоздании начала работы башенного крана № 34 на восемь минут.
В 10 часов 05 минут Любочкин доложил о приходе на стройку: колесных кранов, экскаваторов, бульдозеров…