Я молчал.
Председатель закурил папиросу, помедлил и снял телефонную трубку.
— Иван Степанович, здравствуй. Помнишь, мы с тобой говорили, что следовало бы омолодить наши кадры… Да, да, есть кандидатура, он к тебе зайдет.
Он положил трубку.
— Зайдите в отдел кадров, там с вами подробно поговорят.
Я почувствовал, что той доверительности единомышленников, которая возникла у нас на стройке, уже не было.
Председатель встал.
— Желаю успеха, — вежливо сказал он…
Потом, уже на улице, я мысленно затеял спор с самим собой: «Ну чего же ты молчал? Почему ничего ему не ответил? Чего молчал, черт тебя побери! Ведь ты уверен, что поступил правильно. Ты ушел потому, что принципиально не мог согласиться с Моргуновым. Ведь так? Ты сделал это в ущерб себе… Постой! Что такое сказал председатель о Моргунове… Да, крути не крути, Моргунов мне уступил, когда внедряли бетонную установку. А я? Председатель сказал, что я хлопнул дверью… Хорошо, что он не знал об аварии крана. Что бы он тогда сказал?»
Тут на остановке я увидел свой автобус, и притом, что бывает крайне редко, полупустым. Машинально я ускорил шаг, но сесть не успел. Автобус сорвался с места, что-то грозно зарычал и промчался мимо.
Я пошел дальше. Нужно было все осмыслить. Неприятно это, читатель, быть в роли человека, с которого стаскивают геройскую тогу.
— Вот ваш стол, — сказал мне Чирков, заведующий отделом. У него был чрезвычайно озабоченный вид. Потом я убедился, что озабоченность была основной чертой его характера.
Он постоял около стола, похлопал его загоревшей мускулистой рукой и ушел.
Мой стол! У меня было много столов, в прорабских, в кабинете главного инженера, но никогда, знакомя меня с новой работой, мне не говорили о столе.
Насколько я помню, ни в одном произведении стол не описывался, и я позволю себе это сделать, хотя бы для того, чтобы восполнить пробел в литературе.
Верхний левый ящик его был плоским, высотой всего пять сантиметров. Здесь лежали карандаши, очень остро отточенные, готовые к делу. Мне даже показалось, что шевельни я пальцем, и нужный карандаш сам выскочит из ящика. В нижних ящиках лежали тощие картонные папки. Они встретили меня радостно. Еще бы! Какой папке приятно, что она даже не имеет названия, одни многоточия: «Дело №… Объект… Начато…» Справа стол имел открытые полки, здесь стояли справочники, толстые, солидные, готовые в любую минуту прийти на помощь владельцу стола. Крышка стола палевого цвета была покрыта лаком. В целом стол имел солидный, мужественный вид.
Я осмотрелся. Здесь было много столов. За высоким черным столом сидел старик в куртке из полотна. У него были длинные, зачесанные назад седые волосы и худое загорелое лицо. Он пристально и сосредоточенно смотрел в окно. Звали его Алексеем Романовичем. У двух вертикально поставленных досок работали молодая женщина с приятным лицом, но черты его были расплывчаты и не запоминались, — Каля и крепкий, энергичный на вид, совершенно лысый человек — Петр Семенович. Их рейсшины двигались так согласно, что напоминали мне движение смычков скрипачей, играющих одну пьесу.
Столы у них были пустяковые, с одной тумбой, хиленькие. Но зато стол Чиркова, низкий и широкий, покрытый зеленым сукном, имел официальный и озабоченный вид.
По комнате ходил длинный нескладный молодой человек. Он представился Семеном и начал скучно рассказывать о своей поездке на Урал. Слушал я его невнимательно, стараясь определить, за каким столом он сидит. Да, конечно, вон за тем легкомысленным полукруглым столом, что стоит у дверей.
Позже это чувство прошло, но в первый день мне казалось, что главным в комнате были столы и будто они, по своему вкусу, выбирали себе работников. Я даже испытывал некоторую неловкость перед своим столом, таким солидным и основательным, — не ошибся ли он, выбрав меня. Поэтому я обрадовался, когда в среднем ящике обнаружил коробочки от различных лекарств, программку футбольного матча и несколько оберток от конфет — выходит, у моего стола был работник с обыкновенными человеческими слабостями.
Я очистил ящик, успешно закончив на этом свою первую работу. Ко мне снова подошел Чирков. Хмуря густые черные брови, он разъяснил мне мои обязанности.
Они выглядели довольно странно. Я должен был в рабочее время читать газеты, журналы, новые брошюры. И это называлось «работой».
Чирков познакомил меня с соседом Лобовым, внушительным мужчиной с лицом отставного трагика и пышной шевелюрой серых волос. Он попросил Лобова помогать мне на первых порах.