Я молчал.
Анатолий подошел к столу и сел.
— Конечно, это невыгодно, — устало заключил он, — зарплаты меньше, мороки больше, можно сорваться…
Его слова больно хлестали меня.
— Вы все это красиво изложили, Анатолий Александрович, — сдерживая себя, начал я. — Но почему в этой роли обязательно должен выступать я? Почему бы вам не взяться за это дело?
— Мне эту должность не предлагают, — просто сказал Анатолий.
— Ну, а если бы предложили? Поедем в главк, я уговорю Левшина, втолкую ему, что есть такой очень сознательный товарищ… Уговорю!
— Если б мне предложили, я бы не пошел.
— Вот видите! — торжествующе закричал я. — Вот-вот… Только красивые словечки! Почему?
— Я бы не справился, — тихо сказал Анатолий. — А вы…
Но я перебил его.
— Вы просто хотите вытолкнуть меня из СУ! — возмутился я. — Признайтесь, это нужно лично вам…
Анатолий сильно побледнел, он встал.
— Я мог бы вам ответить в том же духе, — тихо, подбирая слова, начал он. — Но за такие вещи нужно наказывать, мучайтесь теперь. Поэтому я промолчу.
Он постоял, опершись руками о стол, потом нетвердой походкой вышел из комнаты.
Несколько минут все молчали, Корольков дотронулся до моей руки.
— Ладно, погорячились, — мягко сказал он. — Бывает.
…Я вышел на улицу, под мелкий, скучный какой-то дождь. Из далекого детства зазвучала родная песня: «И шумыть, и гудэ — дрибный дождик идэ…» Я кажусь себе маленьким и беззащитным. Вот-вот… Раскис еще к тому же. Почему это всегда так сложно получается? Или это у всех так, только люди стараются не показывать свои слабости?
Все правильно говорил Анатолий, но я не могу уйти из своего СУ, я не просто привык к людям, я люблю их. Вот прораб Анатолий — хороший прораб, ничего не скажешь, но разве он самый лучший, способный? Нет, конечно. Или бригадир Гнат? Разве мало в Москве бригадиров получше? И лучше Королькова есть… Почему же, когда мы, в общем обыкновенные люди, соединяемся вместе на работе, кажется, что лучше, роднее этих людей нет на свете?
А дождь все шел, мелкий и неприятный. Намокла и превратилась в блин кепка, пропитанное водой пальто давило плечи, струи текли по лицу…
Я решил посоветоваться с Николаем Николаевичем.
…В гардеробе больницы мне, как всегда, сунули халат подозрительного серого оттенка, к тому же на груди вместо верхнего кармана красовалась дыра с рыжей каймой.
Гардеробщица ушла, повесив категорический плакатик: «Перерыв на обед. Не стучать».
Я в нерешительности стоял перед зеркалом. Вдруг в зеркале увидел врача Лидию Владимировну.
Я быстро прикрыл рукой дыру, повернулся и поклонился ей.
Она удивленно подняла брови:
— Вы мой больной? Что с вами, почему вы держитесь за сердце?
Со времени нашей первой встречи мода переменилась: вместо высокой взбитой прически, сейчас ее волосы были коротко подстрижены и каким-то способом гладко прижаты к голове так, что напоминали черный шлем.
Я непроизвольно опустил руку. Лидия, Владимировна, взглянув на безобразную дыру, весело рассмеялась.
Я тоже выдавил улыбку:
— По… понимаете… не везет мне с халатом. — Я, снова прикрыл рукой злополучную дыру. — Я к Николаю Николаевичу. Виктор… — назвал я себя.
— Ну, пойдемте, — она притронулась к моей руке, — Николай Николаевич ждет вас. Он почему-то знает, что вы к нему приедете. Пойдемте…
Я мучительно соображал, что бы такое придумать, как выйти из смешного положения. Так, держась рукой за грудь, я и вошел в палату. Николай Николаевич сидел, в низком кресле и читал книжку. Увидев меня, он улыбнулся и чуть приподнялся.
— Вот, привела вам вашего Виктора, — сказала Лидия Владимировна, проходя за мной в комнату.
Я протянул моему управляющему (так я всегда называю Николая Николаевича) кулек:
— Пожалуйста, угощайтесь.
Он открыл кулек.
— Ну, Виктор, ты знаешь, чем меня побаловать! — Потом опасливо посмотрел на врача и добавил: — Фрукты, апельсины… очень люблю их, Лидия Владимировна. — Он хотел положить кулек в тумбочку.
— Я вам помогу, — Лидия Владимировна вытащила из кулька две небольшие бутылочки коньяку. — Я вам отдам их, Виктор… — она вопросительно посмотрела на меня.