— Можно этим ограничиться, — сказал я, но, так как она продолжала на меня смотреть, добавил: — Константинович…
— Виктор Константинович, я отдам вам их внизу.
— Лидия Владимировна! — взмолился мой управляющий.
Она взяла стул и села рядом с больным.
— Только рассказывать, одно хорошее, Виктор Константинович.
Николай Николаевич вздохнул:
— Ну, что у тебя было в главке?
— Откуда вы знаете?
Он только усмехнулся.
Я начал. Снова я был у Левшина, слышал его пренебрежительные мрачные реплики, снова видел странное выражение в глазах у Моргунова и только сейчас, говоря об этом, понял, что это, наверное, была отеческая ласка, а может быть, гордость, видел оперативное совещание, лица прорабов. Потом, не щадя себя, передал разговор с Анатолием.
Я отнял руку от сердца, но никто не обратил внимания на смешную дыру на халате. Под конец я спросил у моего управляющего, что он мне посоветует.
— У тебя нет папироски, Виктор? — попросил он.
— Я принес сигареты.
Лидия Владимировна покачала головой: «Нельзя».
Николай Николаевич положил книгу на тумбочку, взялся за ручки кресла, хотел приподняться, но раздумал.
— Ну, что мы ему посоветуем, Лидия Владимировна?
Она ничего не ответила.
— Посмотрите на него, Лидия Владимировна. Вот сидит перед вами молодой человек, в коротком халате, с дырой на груди… Его колебания говорят об отсутствии твердого характера, правда, Лидия Владимировна?
Она молчала.
— Перед ним два пути. Останься он в своем управлении — его ждут любовь и почет коллектива. А вы знаете, что такое любовь коллектива?
Лидия Владимировна утвердительно кивнула.
— Нет, вы этого не знаете. За ним пятьсот человек. И каждый день, каждый час от его деловитости, энергии зависит благополучие этих людей. Он освоил дело, ему будет приятно и легко работать, если вообще у строителя может быть лёгкая работа… Второй путь — в трест. — Николай Николаевич остановился, ему, очевидно, было трудно говорить.
— Николай Николаевич! — строго сказала врач.
— Ладно уж, — усмехнулся больной. — Второй путь трудный, очень! Меня считали хорошим управляющим, даже сейчас из горкома приезжают советоваться, но скажу вам по правде — я никогда не был инженером. Я приказывал, выжимал план, но быть инженером — это другое.
Николай Николаевич тяжело приподнялся.
— Если он захочет в тресте быть инженером, против него ополчатся многие. Он может сорваться, над ним станут смеяться, а коллектив, из которого он уйдет, будет смеяться первым. Ну, так что, Лидия Владимировна, какой путь мы ему выберем?
— Второй, — серьезно ответила она.
— Второй! — шутливо повторил Николай Николаевич. — А если он сорвется, кто будет отвечать?
— Мы ему поможем, — все так же серьезно ответила она.
Николай Николаевич прошелся по комнате.
— Смотрите, товарищ доктор, хожу! — воскликнул он.
Она осуждающе покачала головой. Николай Николаевич вернулся к окну.
— Анатолий прав, — серьезно сказал он. — Это не просто очередное выдвижение. Главк надеется, что ты решишь важную и трудную задачу… Как вы думаете, Лидия Владимировна?
Она промолчала.
— Не знаете! А я знаю… Трудно тебе, Виктор, будет, — вздохнул мой управляющий.
— Пора, — Лидия Владимировна встала. — Мы утомили Николая Николаевича.
Я тоже поднялся, прощаясь.
— До свидания, Виктор! — Мой управляющий нагнулся ко мне и прошептал на ухо: — А как там, на воле, на стройке, — хорошо?..
…Мы молча прошли к гардеробу. Лидия Владимировна протянула мне бутылочки с коньяком:
— Спрячьте. Может быть, свершится чудо и он поправится. Тогда разопьем их.
Она подождала, пока я сдал халат, протянула руку:
— Желаю вам удачи! — И, задумчиво глядя на меня, добавила: — Не забывайте нас.
Я сидел в своей комнате, обдумывая, как сказать о своем решении Моргунову. Нужно еще попрощаться с коллективом.
Мои мысли прервал телефонный звонок (как я потом установил, вершитель всех действий руководителей треста). Я снял трубку.
— Это вы, Виктор Константинович? — послышался девичий голос. — Что это вы сняли трубку и молчите?
— Я думаю.
— Ха-ха… Разве у начальства есть время думать?
— Я слушаю вас.
— С вами хочет поговорить Леонид Леонидович, — она произнесла эту фразу так же приветливо, но с тем едва уловимым оттенком превосходства, с каким обыкновенно говорят секретари большого начальства.