В трубке послышались короткие гудки.
Я снова набрал номер.
— Нас прервали, — сказал я Моргунову.
— Нет, это я прервал разговор, — резко ответил Моргунов. — Я не желаю с вами разговаривать!
Впервые в жизни мне так сказали, в голову оглушающе ударила кровь, казалось, я освободился от всех запретов — сейчас все дозволено. Сказать этому человеку, кто он…
— Поняли? И не звоните мне, — повторил Моргунов.
«Продержись только несколько секунд, — молил я себя, — и ты сможешь с ним говорить. Ну подожди, только не срывайся, подожди!..»
— Я… был у Левшина. Он… дал указание за три… дня выполнить… коммуникации… — Мне не хватало воздуха. Моргунов молчал. — Вам необходимо завтра в восемь быть… на своей площадке… и проверить трассу. — Я прервал разговор, потом, овладев собой, медленно продолжал: — Должен сказать, что и для меня не очень большое удовольствие продолжать этот разговор, но дело есть дело. Вы когда-то много мне говорили о дисциплине, о том, что каждый должен заниматься своими обязанностями…
— Я дам указание прорабу, — перебил меня Моргунов.
— Я прошу вас проверить лично.
— А если я не поеду, вы что, выговор мне объявите? — спросил он насмешливо.
— Нет.
— Что же вы будете делать?
— Завтра утром сам поеду на вашу стройку.
Моргунов ничего не ответил.
— Вот что, — сказал я, — связывайтесь с прорабом, чтобы его не упустить, а через полчаса позвоните мне и подтвердите, что приняли мое указание к исполнению. — Я положил трубку.
Вошла секретарша. Как это требовалось по последней моде, на ее груди висела большая медная бляха. Она принесла еще кипу бумаг и вопросительно посмотрела на меня.
— Завтра… Неолина.
— Неонелина, — поправила она меня.
Несколько, раз звонил телефон. Я с надеждой подымал трубку, но это был не Моргунов.
Истекал третий день моей работы в тресте. Я подошел к окну. На широком карнизе сидел голубь, он с надеждой посмотрел на меня, но я развел руками, — ничего нет съестного. Внизу, по Москве-реке, задыхаясь, толкал неправдоподобно широкую баржу с песком маленький буксир. Река в этот момент казалась просто небольшим искусственным каналом, прорытым, чтобы транспортировать такие баржи.
Что ты сделал за три дня? — спросил я себя. Неудачная оперативка в тресте, вот сейчас — тяжелый разговор с Моргуновым…
Моргунов не позвонит. Что же сейчас? Еще раз позвонить ему?.. Ни в коем случае!.. Но ведь завтра, когда приедет Самородок на приемку трассы, она может оказаться несвободной, тогда все сорвется. И все-таки звонить больше нельзя.
Ну, а три дня — срок не такой уж большой, утешал я себя… Наверное, самый главный результат этих дней — твердое решение не отступать…
Баржа прошла, и снова Москва-река стала похожа на реку. Голубь переступил лапками, еще раз посмотрел на меня и, видно решив, что тут ничего путного не дождешься, тяжело взлетел.
Моргунов не звонил.
Этой весной я получил в свое личное пользование весьма удобный транспорт. Станция метро подошла почти к самому моему дому. Когда я выхожу, меня уже ожидают шесть вагонов, готовые за короткое время подвезти на любую стройку. Я великодушно разрешаю садиться в свои вагоны еще многим людям, и они, очевидно в благодарность, никогда меня не толкают, а если иногда и выпьют, то идут к трамваю. (Почему-то трамвай особенно привлекает подвыпивших людей. Может быть, в трамвае можно пофилософствовать?)
В метро все молчат. Я готов утверждать, что метро — самое тихое место в Москве. Вот сейчас по переходу рядом со мной мчатся еще много людей, и все молчат, только плитка пола от стука каблуков звенит и охает. Когда-нибудь очередная мода заставит женскую часть населения Москвы сменить каблуки на гладкую резиновую подошву. О, тогда, наверное, врачи будут назначать нервным больным пребывание в метро.
Я выбираю себе по вкусу один из шести моих вагонов, и люди, деликатно поддерживая меня под локотки, как это делал вчера Шуров, вносят меня в средину.
Думаю о вчерашнем разговоре с Моргуновым. И чего это я вчера себя пилил? Ничего страшного, ну, не позвонил: мало ли что могло случиться!
На стройку к прорабу Кочергину я попал только в девять часов, до приезда Самородка остался один час.
Кочергин встретил меня радостно:
— Поздравляю вас, Виктор Константинович, с выдвижением! Несет вас, словно на дрожжах.
Я подозрительно посмотрел на него, но у Кочергина было такое простецкое выражение лица, что придраться трудно.