Смеялся начальник СУ Дмитрий Федорович Беленький, показывая длинные стальные зубы. «Эх, чудак этот Виктор, дал бы сразу липовые справки, и делу конец».
Смеялся бывший главный инженер Костромин, маленькой красной гребенкой аккуратно приглаживая седеющие, густые волосы… Есть еще у него порох в пороховнице. Правильно он, Костромин, всегда действовал… Не лезь на рожон, так тебе, миленький мальчик, и нужно!
Смеялся прораб Кочергин, хитро поблескивая узкими глазами: «Какой правдолюб нашелся! Соврал бы — и порядок».
— А-ха-ха, Виктор Константинович, — смеялась Неонелина, правда, уже не из-за липовой справки, но все равно смеялась.
Смеялись все. Я помрачнел и сжался.
Только один человек — управляющий Леонид Леонидович — был, как прежде, приветлив и предупредителен. В понедельник он вызвал меня к себе. Когда я зашел, он о чем-то тихо разговаривал с Костроминым.
— А, Виктор Константинович, здравствуйте, — сказал он. — Присаживайтесь, пожалуйста. Тут Владислав Ипполитович хочет сделать заявление. — Управляющий посмотрел на меня и улыбнулся, как бы приглашая оценить шутку. — Ну-ка давайте, Владислав Ипполитович. — Управляющий взял со стола журнал.
— До заявления у меня к тебе вопрос, Виктор, — доверительно начал Костромин. — Вспомни, какого цвета халат у твоей жены? А? — Костромин улыбнулся.
— Я не женат, — угрюмо ответил я. (Хватит с меня улыбочек, я сыт ими!)
— Счастливый человек! Понимаешь, Виктор, я тридцать лет не замечал, какой халат у жены, а пошел на пенсию, уже на третий день увидел — порыжевшего сиреневого цвета! — Костромин чуть наклонился и положил руку мне на локоть. — Ужасно! Я решил вернуться, Виктор. — Он откинулся на спинку кресла и испытующе посмотрел на меня.
Управляющий продолжал листать журнал.
— Что я должен сделать? — резко спросил я, прерывая затянувшуюся паузу.
Управляющий вдруг сказал:
— Интересная статья тут об экономике. — Он нагнулся над журналом.
Я понял, чего они хотят от меня. Наверное, до этой тяжелой истории я пошел бы им навстречу. Но сейчас не мог. Я должен, если хочу хоть немного себя уважать, остаться и довести дело до конца.
— У вас ко мне больше ничего, Леонид Леонидович? — Я поднялся.
Управляющий встрепенулся, отложил журнал.
— Нам дали должность заместителя главного инженера, — он выжидающе глядел на меня.
Я молчал.
Они переглянулись, и управляющий сказал:
— А вы не будете возражать, если Владислав Ипполитович займет ее?
— Нет… Все?
— Я хотел к вам обратиться с просьбой, Виктор Константинович, — впервые обратился ко мне на «вы» Костромин. Он тоже встал.
— Пожалуйста.
— Понимаете… Я очень привык к своему кабинету, пятнадцать лет пользуюсь им. Тут есть свободная комната, правда, поменьше, некрасиво, конечно, вас просить, но…
Я хотел ему ответить: раз он сам понимает, что об этом некрасиво просить… но мне вдруг стало жалко его.
— Хорошо.
— Спасибо большое, — он прижал руку к груди и наклонил голову.
— Теперь уже все? — спросил я управляющего.
— Теперь все, — мягко ответил он.
Я дал себе слово, что поеду к Николаю Николаевичу, только когда все будет хорошо, но этот разговор добил меня.
Природа не поспевает за человеком. Человек за несколько дней может прожить месяцы, а природа медленно и размеренно шагает: четырнадцать градусов, четырнадцать и две десятых, четыре десятых…
Словом, когда я вышел на улицу, была все та же весна.
Там, где не было асфальта, в скверах, парках, садах, тревожно пахла черная, вскопанная земля и звала куда-то в далекие, обетованные края детства, где не было «МАЗов», башенных кранов, прямых каменных дорог, тонких алюминиевых витражей, трехглазых светофоров, а была только Земля — спокойная, большая, всепрощающая. Там, где не было слишком высоких зданий, солнце затевало свои маленькие представления: золотое зарево на куполах, вспышки в стеклах окон, отблески-зайчики. Где не слишком шумели машины, собирались в кучки воробьи, громко спорили и коллективно клевали одну корку хлеба.
Все эти милые атрибуты весны сейчас вызывали досаду. Глупо, конечно: ведь солнце, и запах земли, и воробьи не могли приноравливаться к настроению каждого из миллионов москвичей.
В больнице Николая Николаевича не было.
Дежурный врач, немолодая женщина в очках, поблескивая строгими желтыми глазами, сказала мне, что Николая Николаевича отправили в санаторий.