Как только дистанция между американцем и мертвецами сократилась достаточно, Лёха приказал отцу Никифору и Тахиру ссадить Каца и Палыча, и чтобы те сразу же открывали огонь по подсвеченной цели. Сам же он погнал прямо на врага. Это в него, в Лёху, выброшенный из седла американец целился перед тем, как меткий выстрел Палыча вышиб ему мозги.
Лёха первым подъехал к убитому. Достал карманный фонарик, посветил на подёргивающееся в издырявленном пулями скафандре тело, на лежавшую рядом в пыли американскую винтовку. Ничего особо опасного на вид при оперативно упокоенном американце он не заметил, – только уже виденные элементы внешнего обвеса скафандра; никаких сумок со взрывчаткой, никаких бомб и переносных ракетных комплексов. Проехал немного вперёд, к лежавшему на боку массивному байку с раздувшимися как у жеребой кобылы боками. А вот там…
…А там Лёха быстро всё понял. Американский мотоцикл был, по сути, придатком к приличных размеров бочонку, в верхней части которого под прозрачной крышкой светилось табло с цифрами. И цифры эти на глазах убывали, показывая, очевидно, время: «00:07:57», потом: «56», через секунду: «55», и так далее…
– Твою же ж ма-ать!.. – протянул Лёха.
Он соскочил со своего мотоцикла, ухватил за руль американский, быстро уселся в кресло. Фара горела, органы управления массивной двухколёсной машиной особой оригинальностью не отличались. Чуть крутнул ручку газа, и колёса заскребли песок и гравий.
Глянул на табло на бочке: «00:07:47»
– Всё, мужики, бывайте! – зло сказал он и…
…Вылетел в сторону из седла. А на его место тут же лихо запрыгнул отец Никифор.
– Молодой ещё, – сказал незлобиво мёртвый монах. – Тебе ещё жить да жить…
Осматривая сначала американца, а потом и его байк, Лёха не заметил, как другие мертвецы оказались рядом и стали наблюдать за ним из-за спины. Когда же он решился на отчаянный поступок, бывший ближе всех к нему мёртвый монах решил иначе…
– Мир вам, братья, – сказал отец Никифор и, сложив персты особым образом, как священник божий, перекрестил сначала товарищей, а после – лежащий позади город. Быстро взглянул на табло: до конца отсчёта оставалось ровно семь минут. – Берегите друг друга! И постройте этот город! – сказал он и накрутил газ.
Байк круто развернулся и, набирая скорость, помчал на восток, обратно к Ржавым холмам, из-за которых в этот самый момент появился бело-голубой диск солнца, окрасивший пространство позади холмов в лазурь.
Вскочивший на ноги Лёха стоял и, щурясь, смотрел в след уносившемуся вдаль мёртвому монаху. Смотрели и стоявшие рядом мертвецы: молчаливый и строгий Тахир, хронически солидный и важный Кац, медведеподобный увалень Палыч. При жизни никто из них не отличался особой религиозностью, и после смерти они оставались таковы, ведь мертвецы неизменны, стабильны, но в этот момент каждый из них по-своему молился за лихого рокера из Киево-Печёрской лавры отца Никифора, – за то, чтобы он успел заехать за холмы. Нет, они не боялись умереть. Они ведь и так уже мёртвые. Они боялись за город, за дело своей… Жизни? Смерти? Посмертной жизни? За дело, что им доверила страна и её народ. За будущий русский Марс. Вот, за что они сейчас боялись, и за это молились, как кто умел.
А летящий в рассвет мертвец отец Никифор беззвучно шевелил мёртвыми губами, произнося одному только ему и Богу известные слова, и накручивал, накручивал ручку газа, разгоняя вражеский байк до двадцати, тридцати, тридцати пяти километров в час.
Проносясь меж «верблюжьих горбов», он летел уже со скоростью сорок. Скорость такая не была предусмотрена конструкторами. Предел у байка был – тридцать пять. Но непокойный священномонах каким-то чудесным образом сумел заставить вражескую технику нарушить этот предел. Он проехал ещё полтора километра, прежде чем на табло высветилось: «00:00:00».
Пустыня заканчивалась. И заканчивалась марсианская ночь. Небо над головой оставалось таким же чёрным и звёздным, но над голубым горизонтом справа уже выскочило как шаровая молния слепящее бело-голубое солнце, и слева от несущейся на полной скорости машины побежала длинная антрацитовая тень. Холмы впереди – те самые, которые мертвецы называли «Ржавыми» – появились на горизонте уже подсвеченные сбоку. Выглядели они так, будто то были не холмы вовсе, а какие-то странные не то «трамплины», не то застывшие гигантские «волны», – справа горка как горка, а слева чернота.
Сергей молча смотрел вперёд на дорогу. Майор молча крутил баранку. Говорить было не о чем, и мертвецы молчали. Каждый понимал бессмысленность разговоров, которые никак не могли ни на что повлиять. Нужно было скорее в лагерь, и Майор – гвардии майор Сергей Юрьевич Коваленко – гнал багги по пустыне так, как только мог. Сосредоточенный, он смотрел вперёд, рулил, показывал высший пилотаж. Так управлять четырёхколёсной машиной мог на этой планете только он и, может быть, ещё Лёха. А сидевший рядом его тёзка – Сергей Петрович Никитин, подполковник ФСБ – мог сейчас только не мешать товарищу. И он не мешал. Смотрел себе вперёд, на холмы, на тени, на чёрное звёздное небо над ними. И вдруг звёзды впереди померкли…