Выбрать главу
Весь этот лес листом и корнем каждым, Ни капли не сочувствуя беде, С невероятной, яростною жаждой Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
Да, это жизнь. Ее живые звенья, Ее крутой бурлящий водоем. Мы, кажется, забыли на мгновенье О друге умирающем своем.
Горячий луч последнего рассвета Едва коснулся острого лица. Он умирал. И, понимая это, Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле, Когда он, руки разбросав свои, Сказал: «Ребята, напишите Поле: У нас сегодня пели соловьи».
И сразу канул в омут тишины Трехсотпятидесятый день войны.
Он не дожил, не долюбил, не допил, Не доучился, книг не дочитал. Я был с ним рядом. Я в одном окопе, Как он о Поле, о тебе мечтал.
И может быть, в песке, в размытой глине, Захлебываясь в собственной крови, Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине: У нас сегодня пели соловьи».
И полетит письмо из этих мест Туда, в Москву, на Зубовский проезд.
Пусть даже так! Потом просохнут слезы, И не со мной, так с кем-нибудь вдвоем У той поджигородовской березы Ты всмотришься в зеленый водоем.
Пусть даже так. Потом родятся дети Для подвигов, для песен, для любви. Пусть их разбудят рано на рассвете Томительные наши соловьи.
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет И облака потянутся гуртом. Я славлю смерть во имя нашей жизни. О мертвецах поговорим потом.

Июнь, 1942

«Мне все здесь дорого и свято…»

Мне все здесь дорого и свято, У черных Пулковских высот: Могила русского солдата, На желтом бруствере осот, Мать-мачехой и повиликой С боков обросший капонир, Перевороченный и дикий, Какой-то первозданный мир. Кирпичная щербатая стена, Моих друзей простые имена.
Мне хочется, чтоб девушки и дети Пришли сюда на утреннем рассвете, Чтоб день был светел, чтобы ветер тих, Чтоб солнце золотилось на дороге. …Забудь свои печали и тревоги, Здесь мертвые спокойны за живых.

Май, 1945

«…Темнеет…» (В. Инбер)

…Темнеет. У меня нет света. Но должна немедленно записать то, что слышала собственными ушами: паровозный гудок. Слабый, но ясный и отчетливый. Первый гудок за все время блокады.

Мы все выбежали во двор проверить: правда ли? Тишина. Мороз. Снег лежит. Мы стоим, слушаем. Рядом со мной доктор Пежарская. Она мне напоминает покойную мать, и даже не чертами лица, а всем обликом. Мы слушали с ней, потом взглянули друг на друга. Да, дорожные гудки.

Значит, правда, что начала работать ледовая дорога через Ладогу, о которой нам говорили. А потом поезда повезут продукты от Ладоги до города. Это жизнь наша. Это наше спасение, может быть…

(Из ленинградского дневника В. Инбер)

Снег

Метель кружится, засыпая Глубокий след на берегу. В овраге девочка босая Лежит на розовом снегу.
Поет густой, протяжный ветер Над пеплом пройденных путей. Скажи, зачем мне снятся дети? У нас с тобою нет детей.
Но, на привале отдыхая, Я спать спокойно не могу: Мне снится девочка босая На окровавленном снегу.

Февраль, 1944

«У Кинешмы и Решмы…»

С. Кара

У Кинешмы и Решмы Особая краса. Ложится на орешник Тяжелая роса. И песня долго-долго Тревожит тот покой, Плывет над самой Волгой, Над медленной кодой. Она почти сквозная, И я, ее любя, За тыщу верст узнаю И вспомню про тебя. А здесь, у переправы, У смертной полосы, Обугленные травы Чернеют от росы. Пусть битвы будут долги. По пеплу черных трав Приду на берег Волги Сквозь сорок переправ.

1943

Победитель

Без малого четыре года Гремела грозная война. И снова русская природа Живого трепета полна.
Там, где мы брали кровью, с бою, Противотанковые рвы, Цветы, обрызганы росою, Встают, качаясь, из травы.
Где ночь от ярких молний слепла, Кипела в заводях вода, — Из камня, щебня и из пепла Встают родные города.
И вот дорогою обратной, Непокоряемый вовек, Идет, свершивши подвиг ратный, Великий русский человек.
Он сделал все. Он тих и скромен. Он мир от черной смерти спас, И мир, прекрасен и огромен, Его приветствует сейчас.
А сзади темные могилы Врагов на дальнем берегу — О нашей доблести и силе Напоминание врагу.

Май, 1946

«В моей душе живут два крика…»

В. И. Пророкову

В моей душе живут два крика И душу мне на части рвут, Я встретил день войны великой На полуострове Гангут.
Я жил в редакции под башней. И слушать каждый день привык Непрекращающийся, страшный, Войны грохочущий язык.
Но под безумие тротила, Сшибающего наповал, Ко мне поэзия сходила В покрытый плесенью подвал.
Я убегал за ней по следу, Ее душой горяч и смел. Ее глазами зрел Победу И пел об этом, как умел.
Она вселяла веру в душу И выводила из огня. Война, каменья оглоушив, Не оглоушила меня.