Выбрать главу

23-24-го бои пошли на заводе. Цеха горели, железные дороги, шоссе, зеленые насаждения. Бойцы сидели в первом, третьем, пятнадцатом цехах, сидели в туннелях, трубах, ходили на разведку, бой шел в трубе.

В КП на заводе Кушнарев, начштаба Дятленко сидели в трубе. С шестью автоматчиками имели два ящика гранат. Отбились.

Немцы ввели танки на завод, цехи переходили из рук в руки по нескольку раз, танки их разрушили прямой наводкой. Авиация бомбила и день и ночь…

(Из сталинградских записных книжек В. Гроссмана)

Поле боя

Пахать пора!    Вчера весенний ливень Прошелся по распахнутой земле. Землей зеленой пахнет в блиндаже. А мы сидим — и локти на столе, И гром над головами,    визг тоскливый. Атаки ждем.    Пахать пора уже! Глянь в стереотрубу на это поле — Сквозь дымку испарений, вон туда, Там стонет чернозем, шипит от боли, Там ползают противники труда. Их привели отнять у нас свободу И поле, где пахали мы с утра, И зелень,    землю,      наши хлеб и воду. — Готов, товарищ? — Эх, пахать пора!.. Постой, Как раз команда: «Выходи!» Зовут, пошли!    Окопы опустели. Уже передают сигнал: пора! — Пора! Пора! —    Волнение в груди. Рассыпались по полю, полетели, И губы шепчут:    «Сгинет немчура». Ползти…    На поле плуг забытый…    Друга Перевязать    и положить у плуга. Свист пуль перескочить,    упасть на грудь… Опять вперед —    все полем тем бескрайным И пулемет, как плуг, держать —    и в путь, Туда,    где самолет навис комбайном. Шинель отбросить в сторону —    жара! Опять бежать, спешить,    пахать пора! Идти к домам,    к родным своим порогам. Стрелять в фашистов,    помнить до конца: Взята деревня!    Впереди дорога, И вновь идти от милого крыльца. Так мы освобождаем наше поле. Родную пашню.    Дом.    Свою весну. В атаку ходим, пахари,    на воле, Чтоб жить, Не быть у нечисти в плену.
И поле, где у нас хлеба росли, — Любой покос и пастбище любое, Любой комок исхоженной земли, Где мы себе бессмертье обрели, — Теперь мы называем полем боя.

1942

Мы в Эльбинге

Сто километров прорыва!    А в Эльбинге спали. Метнулись мосты, ожидая удара. Трамвая,    бежать собираясь,      упали Передними лапами    на тротуары. Кирки запрятали головы в плечи, И башни позванивают, как бутылки. Дома к домам    рванулись навстречу, Черепичные крыши смахнув на затылки. Но ничто не ушло. Все осталось на месте. Берлин снабжал еще электрическим светом, Пока не поверил невероятным известьям О том, что мы в Эльбинге, в городе этом. Вот город немецкий. Стоит обалдело. Изумленно глядит почерневшее здание. Мы смеемся:    — Смотрите, еще уцелела Вывеска: «Адольф и компания». — Смотрите!    На стенке,      пробитой снарядом: «Мы выше всех!» —    надпись прямо на камне. И как в доказательство —    немцы идут      ряд за рядом, Стараясь как можно выше    руками. Я вспомнил… Тогда в сорок первом!    Я вспомнил: Мы Брянск проезжали.    Пожаром огромным Он был. На расколотом бомбою доме Надпись:    «Тише, школа!»      Я вспомнил: Огонь охватил и березы и клены, Плясал на крышах,    бушевал в перекрытьях И надпись лизал на стене раскаленной — «Курить воспрещается!». Мог ли забыть я? Тогда    здесь крутили исписанный глобус, Рыжий маляр    вывел кистью      под крышей: «Мы выше всех!»    И сбросил он бомбу Туда, Где мы ходили, стараясь потише. Тогда в этом городе Эльбинге    пели, Узнав о развалинах Брянска,    плясали, Услышав о том, что на брянской панели Горькая пыль    оседает часами. Мы из Брянска пришли в этот город, Туда,    где нянчили сумасшедшую клику. Немецкие надписи    на домах и заборах Мы читаем,    как позорную книгу. Мы едем на танке.    Торопимся —      с новым приказом! Смеясь, подталкивая друг друга,    глядим мы На обломок стены с почерневшею фразой Готическим шрифтом:    «Мы непобедимы».

1945

«…1 октября 1946 года…» (А. Полторак)

…1 октября 1946 года. В 14 часов 50 минут суд приступает к своему последнему, четыреста седьмому заседанию…

Последний, резолютивный раздел приговора будет оглашать сам председательствующий…

Из темного отверстия в освещенный зал вступает хорошо знакомая фигура Германа Геринга. По бокам от него — двое солдат… Ему подают наушники, хотя познания Геринга в английском языке были вполне достаточны, чтобы понять лаконичную, но выразительную формулу приговора: смерть через повешение.

Выслушав ее, Геринг бросает последний злобный взгляд на судей, в судебный зал. Сколько ненависти в его глазах. Он молча снимает наушники, поворачивается и покидает зал…

Вновь закрывается и вновь открывается дверь. На этот раз через нее входит Риббентроп. Лицо как зола. Глаза выражают испуг, они полузакрыты. Меня поразило, что в руках у него какая-то папка с бумагами. Она ему уже не пригодится.

— К смертной казни через повешение, — объявляет Лоуренс.

Ноги у Риббентропа становятся как будто ватными. Ему требуются усилия, чтобы повернуться обратно и скрыться в темноте прохода.

Вводят Кейтеля. Он идет выпрямившись, как свеча. Лицо непроницаемо.