Строки, добытые в боях

Варшава

Он видел все на памятных стоянках —
И то, что в Риге выщерблен гранит,
И то, что след от гусеницы танка
Крещатик старый долго сохранит.

И, пронося винтовку на весу,
Со щек своих, обветренных, шершавых,
Смахнул солдат украдкою слезу
На улице разрушенной Варшавы.

«…Давно уже мы живем на Малой земле…» Б. Галанов

…Давно уже мы живем на Малой земле. Пора бы сделать ее не только обитаемой, но и обетованной. Вот связные стали придумывать названия всем тропкам, так что штольни и блиндажи отныне получили постоянные почтовые адреса. Вот команда сторожевого катера вместе с минами и патронами в одну из ночей доставила на Малую землю не совсем обычный груз — живую корову. И малоземельцы, встретив ее у причалов, со всевозможными предосторожностями препроводили в надежное укрытие. А потом невесть откуда взялась кошка. И даже принесла котят, ко всеобщей радости моряков.

Случайно у меня сохранился один снимок. Крохотный полосатый котенок лежит на широкой матросской ладони. Сверху матрос осторожно прикрыл котенка другой ладонью, так что видна только слепая мордочка да острые ушки. Вокруг стоят бравые, улыбающиеся моряки с автоматами и при всех своих орденах…

(Из воспоминаний Б. Галанова)

Часы

Фугасная, она упала рядом,
Под окнами резными во дворе.
И навалился домик на ограду.
Не знаю, право, как он не сгорел.

В него вошел я. Собственного крова
Хозяин бы и тот узнать не мог.
Не уцелело стеклышка живого.
Осела печь и рухнул потолок.

Торчали в бревнах черные осколки.
И вдруг поймало ухо в тишине,
Как ходики — уверенно и звонко —
Отшагивали где-то на стене.

Я долго звуки мерные их слушал.
И как они по сердцу мне пришлись!
Все сметено, и дом почти разрушен.
Но шли часы, и продолжалась жизнь.

Стихи

Дождь за окном. В блиндажике пустом
Сижу — одною думой озабочен.
Вода секунды звонкие на стол
Роняет с круглых темных потолочин.

Неясное я что-то на стене
Настойчивым отыскиваю взглядом,
Не понимая, ритм вошел ко мне
Иль донеслась глухая канонада.

Еще вожу рукою по листкам.
Дрова в печурке крохотной пылают.
И вот слова, те, что давно искал,
Выстукивать мне капли начинают.

«Какие быть там могут разговоры…»

Какие быть там могут разговоры,
Что все страдали, воевали — все…
Он мерз в окопах, он влезал на горы,
Он ртом сожженным припадал к росе.

Недоедая — и в снегу по пояс,
Недосыпая — и по грудь в воде,
Минуты за себя не беспокоясь,
Высокой он доверился звезде.

И вышел с боем не к одной границе,
Густую на земле развеял тьму.
Что может с правдой этою сравниться!
Он спас тебя… Так поклонись ему.

«Еще гудит за Одером равнина…»

Еще гудит за Одером равнина.
И армий новых движется стена.
С помятыми кварталами Берлина
Подклеивает карту лейтенант.

Двухверстки, побелевшие в планшете,
Запечатлели все его бои.
Не циркулем он мерил версты эти,
А на своих, на собственных двоих.

Пыль долгая осела у обочин.
Запомнятся горячие места.
Он просочился в глубину. И в ночи
Вступил в квартал берлинского листа.

«…Покуда в одних кварталах шли бои…» (Л. Славин)

…Покуда в одних кварталах шли бои, в других быстро налаживалась жизнь. Во многих районах уже были назначены бургомистры из немцев, на стенах висели наши листовки и приказы в немецком переводе, и берлинцы, собравшись толпами, читали их взасос. Тут же происходила раздача продуктов населению. Бойцы ВАД (Военно-автомобильной дороги) спешно развешивали новые плакаты. Самым распространенным из них был тот, на котором было написано, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский остается. Старые плакаты не везде успевали убирать, и я видел на улице Коперникусштрассе такую картину. Стояла аккуратная очередь немцев с кошелками. Рядом — старый плакат на тему о гитлеровских зверствах с надписью: «Папа, убей фашиста!» На фоне этого плаката немцы со счастливыми лицами получали мясо из рук бойца на питательном пункте, организованном нашим военным комендантом…

(Из воспоминаний Л. Славина)

Эпилог

Курганы щебня, горы кирпича.

Архивов важных драная бумага.

Горит пятно простого кумача

Над обнаженным куполом рейхстага.

В пыли дорог и золоте наград

Мы у своей расхаживаем цели.

Фамилиями нашими пестрят

Продымленные стены цитадели.

А первый, флагом осененный тем,

Решил остаться неизвестным свету.

Как мужество, что мы явили всем,

Ему еще названья тоже нету.

Сергей Наровчатов

Сергей Сергеевич Наровчатов родился 1920 году в городе Хвалынске. Детство провел на Колыме, в Магадане, там окончил школу. В 1937 году поступил в ИФЛИ. Писать начал рано, еще в школе. Первые стихи были опубликованы перед войной. В декабре 1939 года ушел добровольцем на финский фронт. Во время рейда по вражеским тылам был тяжело обморожен. По возвращении с фронта перешел в Литературный институт имени Горького. В первые дни Великой Отечественной войны вместе со всей комсомольской организацией, секретарем которой он был, снова ушел добровольцем в действующую армию. Был ранен. Затем служил в газете 2-й ударной армии — «Отважный воин». Воевал на Брянском и Волховском фронтах, был в осажденном Ленинграде. Награжден орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Вспоминая о фронтовой юности, С. Наровчатов пишет: «На войне я сформировался и как человек, и как поэт… Все я получил сполна — и горечь поражений, и счастье побед… Война наградила меня дружбой многих отличных людей, которых я встречал на своем пути гораздо больше, чем плохих. На войне я вступил в партию (до того я был комсомольцем), и принадлежность к этому великому коллективу стала с тех пор для меня так же естественна, как мое существование. Война научила писать меня те стихи, которыми я мог начать прямой разговор с читателем и услышать ответный отклик». Первая книга С. Наровчатова «Костер» вышла в 1948 году.