Погоревали, посетовали на свою долю валдайские мужики, почесали затылки и, была-не была, снова, на том же самом месте, упрямо стали ставить и обживать новые избы.
Колокольчики
В 1654 году по просьбе патриарха Никона село было отдано во владение Иверскому монастырю. Попали мужики, как говорилось встарь, "из кулька в рогожку". Стало еще горше и тяжелее. Как липку обдирал святейший и монастырь, и подвластные ему земли. "Кормовые запасы и пития" — соленая и вяленая рыба, капуста и огурцы, ржаная и пшеничная мука, овсяные крупы, квас и пиво, мед и яблоки в патоке, до которых особо охоч был чревоугодливый архипастырь, по его велению заготовлялись в буквальном смысле слова возами и бочками.
В напечатанном в 1801 году в московской университетской типографии "Географическом словаре Российского государства" село Валдай уже называется городом, жители которого "по способности местоположения его пропитание имеют свое от извоза, которое ремесло и ныне по прежней своей привычке изрядно исправляют, другие промышляют хлебопашеством, а прочие для приезжающих содержат постоялые дворы и харчевни. Женщины пекут баранки, кои по особому своему виду именуются валдайскими, сверх того занимаются домашним рукоделием, прядут леи, пеньку и шерсть, ткут холсты".
Но не бубликами и не домашними рукоделиями, а литьем колокольчиков увековечился в народной памяти Валдай.
Да, было время, когда по всей раскинувшейся на полмира России день и ночь разливались троечные перезвоны.
Вспугивая тишину проселочных дорог, обгоняя полосатые версты, неслись они над ямскими трактами, над полями, над березовыми рощами, над печальным безлюдьем погостов, над сумраком лесов.
Ни одно праздничное гулянье не обходилось в старину без лихих раз-наряженных троек. Они "промчались" даже по страницам старых, уютно патриархальных хрестоматий, доставив немало хлопот нашим бабушкам и дедушкам, твердившим наизусть в гимназиях и в "реалках" следующие строки: "Прикатила-приехала мокрохвостая масленица с блинами, оладьями, пряниками, орехами. Стон стоит на улице — визг гармоники, дреньканье балалайки, песни, звон бубенчиков, щелканье орехов, громкие поздравления:
— С широкою, широкою масленицей!
А вот и тройка у крыльца. Птицы-кони! Гривы убраны лентами, на уздечках бубенчики, на крашеной с золотом дуге три валдайских колокольчика, хомуты лаковые, шлеи наборные, с висящими до земли бляхами. Возжи алы, плетеные, санки-казанки ярко расписанные.
Ямщик на облучке в шапке с павлиньими перьями, синий с иголочки на нем армяк, за красным кушаком заткнуты зеленые рукавички.
Вышли седоки, сели. Надел ямщик кнут на рукавичку, свистнул — "Эй вы, голуби!" Рванулись дружно кони, заголосили колокольчики, зарокотали бубенчики, блеснули молнией бляхи на шлеях, золотые цветы и разводы на дуге, вытянулись в струнку кони, и понеслась вихрем борзая тройка…"
Этот небольшой, но ярко и сочно выписанный хрестоматийный отрывок был записан мною много лет тому назад со слов моей тетки, окончившей в 1903 году с серебряной медалью минскую женскую гимназию. И по сей день я храню как семейную реликвию аттестат "дочери коллежского советника, девицы Гринкевич Степаниды", дающий ей право на звание домашней учительницы.
Образ русской тройки запечатлен также и на великолепной картине известного жанрового живописца прошлого века академика Николая Сверчкова и в посвященных ей стихах Льва Мея:
Обложка романса
Среброзвонные бубенцы, песня ямщика, бег коней — все это звучит и во "Временах года" Чайковского, в пьесе "Ноябрь. На тройке", эпиграфом к которой композитором взяты некрасовские строки: