Ты свети, мой фитилек
В какой камере только не знают Сашу Рыжего с его таежнымй рассказами? Но Сашу больше уважают за разные выдумки. Если он пойдет плясать, то заранее поджимай живот. Когда он бывает дневальным по камере, и ему надо мыть полы, то возле двери собирается столько народу, что охранникам-эсэсовцам приходится разгонять зрителей прикладами. Но однажды им заинтересовался сам комендант — ему понравилось, как Саша Рыжий моет пол. Каждую субботу теперь его брали в комендатуру на уборку, за что выдавали ему кусок хлеба и очистки от картошки. Веснушчатый, всегда веселый, ни одной минуты не сидящий на месте, сегодня он сидит спокойно, старательно трет кирпичом старую сухую доску. Саша мастерит балалайку.
Любители посидеть подольше, особенно «старички», узнав, что Рыжий занимается «пустым делом», обступают его:
— Ты бы свет какой-нибудь придумал, ведь темь одна в камере.
— Я же и делаю свет, — говорит Саша.
— Какой же это свет, — возражают ему, — Это балалайка.
— Да, это балалайка, но она породит свет.
Когда балалайка была готова, небольшого размера, с одной струной и то ржавой, Саша вышел во двор и, сев на пень у дорожки, ведущей к кухне, заиграл. Из соседнего сектора полетели к Саше галеты и сигареты. Один из французов бросил Саше целую булку и попросил, чтобы он сделал ему замок закрывать чемодан.
И Рыжий занялся замком. Он достал где-то кусок березовой доски и целыми днями выковыривал ногтями всякие полосы и дырочки. А иногда просто грыз зубами.
«Старичок» Иван Коротин, наблюдавший за работой Саши, не выдержал, подошел:
— Какого ты черта делаешь?
— Замок, — ответил Саша Рыжий.
— О свете подумать надо. Зачем он тебе?
— Твой язык запереть.
Иван Коротин не обиделся:
— А ключ где?
— И ключ будет, и свет будет.
Не обращая внимания на пересуды друзей, Саша продолжал заниматься своим делом.
Через два дня он положил на стол замок с ключом. Но секрет своей работы Саша так и не открыл. А показывал с удовольствием. Повернешь ключ влево — дужку не выдернешь. Повернешь вправо — сама вылетает.
— Ну и черт же, — говорил один.
— Не черт, а бог, — утверждал другой.
А Саша Рыжий стоял и посмеивался:
— Да я и не то сделаю еще.
— Ты свет сделай, — подсказывал Иван Коротин.
— И сделаю, дайте подумать.
За этот замок военнопленный француз подарил Саше ножик с пятью лезвиями и пилкой. Рыжий берег его, как пайку хлеба.
В детстве Саша видел у своего деда Игната в чулане узкий, но яркий огонек, вылетавший сквозь трубочку из железной банки. Дед Игнат клал в банку карбид, наливал воды, закрывал крышкой и подносил спичку к трубке. Тогда-то и вспыхивал фитилек.
На трубочку он наткнулся сразу — увидел у своего соседа алюминиевый мундштук. Пришлось выменять за полпайки хлеба. А за банкой он следил целую неделю. Однажды, когда Рыжий мыл в комендатуре полы, конвоиры, получившие на обед тушенку, пытались открыть ее, разрезав железную банку пополам. Но Саша подсказал, что надо ножом сверху наполовину вырезать круглую крышку и вывалить мясо на тарелку. Они так и сделали, а за совет отдали ему облизать банку. Рыжему этого только и надо было. Теперь где достать карбид?
Как всегда, в субботу Саша пошел мыть полы в комендатуру. Оставшись один, он раскрыл пилку ножа и у правой батареи на вентиле от стены стал перепиливать трубу, а перепилив, спокойно занялся мытьем полов. Вошедший комендант-эсэсовец, увидев в комнате пар, остолбенел:
— Почему?
Рыжий пожал плечами к страдальчески скривил лицо, мол, трубу менять надо. Комендант подошел к батарее и оглядел вентиль. На другой день из города с завода приехала грузовая машина с автогенной аппаратурой и сварщиком, мужчиной лет под шестьдесят. Конвоир пришел в камеру и вызвал Сашу Рыжего.
— Господин комендант зовет тебя!
Саша схватил ведро и вылетел во двор. Работы было много: сгрузить аппаратуру, карбид и шланги. Потом натаскать воды, расправить и протянуть шланги. Выполняя эти работы, Саша не забывал об основном. Два кармана он сразу же загрузил карбидом и отнес в камеру. Несколько кусков отложил в угол в комендатуре. Рабочий автогенщик оказался добрым немцем. Он видел, как его помощник кладет в карман карбид и уходит с ним куда — то, но молчал. А закончив сварку, показал Саше на карбид, возьми, мол, пригодится.
В этот день Саша не ел от своей пайки мякоть. После вечерней поверки он принялся за работу. Положил в банку карбид, залил его водой, закрыл железную, не совсем отрезанную крышку, предварительно вставив в нее мундштук со сплющенным концом, а вокруг обмазал хлебом, чтобы не проходил газ.
Иван Коротин ударил кремнем о кремень из трубочки вылетел длинный язычок огня.
— Ура! — раздалось с нар.
Вокруг стола собрались в круг все. Иван Коротин пошутил, держа над фитильком руки:
— Как капля воды, похож на тебя огонек-то.
— Похож! — сказал Саша. — А ты говорил, что не сделаю.
В окно, закрытое ставнями, раздался стук.
— Гасите свет! — это предупреждал ночной охранник.
Нет, гасить фитилек никто не собирался. Коротин подвинул стол ближе к окну, снял банку и поставил ее на пол под стол так, чтобы охранник не мог видеть света.
А вокруг фитилька теперь, как вокруг костра, садились узники и рассказывали услышанные за день новости. Когда новостей было мало, вспоминали родных, детство. Через некоторое время такие «лампы» появились и в других камерах.
В долгие осенние и зимние вечера после вечерней поверки вспыхивал, как доброе солнце фитилек, согревавший сердца людей за колючей проволокой.
— Вот тебе тема, — сказал мне как-то дядя Костя. — Не ленись.
И я сел за стихотворение о фитильке.
По лужам, но уплыву в Россию
Шла осень 1942 года. На берегу залива Балтийского моря в местечке Редентин нас, около ста человек, разместили в бывшем пивном зале. Некоторые устроились на сцене, где года назад выступали бродячие артисты, остальные на полу, кто где и кто как. Мрачное длинное помещение с решетками на окнах, со ставнями и тяжелой дубовой дверью было похоже на трубу. Казалось, что отсюда и муха не вылетит.
И все-таки каждый мечтал о побеге. Для этого объединялись в группы по три-четыре человека и всё добытое и полученное делили поровну.
Поднимали нас рано и, несмотря на непогоду, вели в деревянных колодках по булыжной мостовой на работу. За колонной, гремя старыми колесами по камням, ехала длинная, запряженная пленными тележка.
И вот первый побег был совершен во время такого марша. Шустрый, невысокого роста мужчина, лет сорока, выбрал момент, когда конвоир чуть-чуть вышел вперед, и, сделав шаг в сторону, скрылся в темноте. Тут уже никакой фонарик не мог помочь конвою.
Пленный ушел.
В этот же день, когда все вернулись с работы, были выстроены у двери восемь человек, спавшие по соседству с беглецом. Принесли широкую, низкую, похожую на корыто без поперечных стенок скамью. Комендант встал возле нее с двумя плетками и сказал, что эти военнопленные наказываются за то, что спали с беглецом рядом и не могли его удержать от побега. Что из-за убежавшего всех конвоиров могут угнать на восточный фронт. А этого они боялись, как огонь воды.