— Прощай, моя ясочка…
Так и расстались они в то памятное утро 5 апреля 1944 года, расстались навсегда…
Есть раны, которые не может залечить и время. Как забыть матерям погибших сыновей и дочерей, перед которыми жизнь так и не успела раскрыть свои радужные, неизведанные дали?
Бережно, как самое дорогое в жизни, хранит Ульяна Петровна медицинскую косынку Веры. На ней — последние, прощальные слова дочери, ее кровь.
О. КОНДРАТЕНКО.
ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ
В эту камеру был засажен Хохлов Борис.
Четыре долгих месяца его допрашивали и жестоко пытали. Потом объявили: расстрел. Бросили в одиночку.
«Все! Конец!» — проплыла в затуманенном сознании мысль.
Да, конец. Но борьба не окончена. Народ не сломлен. Ребята на свободе. Они продолжают действовать. Придет победа, и люди будут вспоминать: как боролись, сколько вынесли, как умирали. Да и как умирали! Им надо знать и то, как умер подпольщик Борис Хохлов. Но враги все скроют. А кроме них, палачей, кто ж увидит его смерть? Разве только тюремные стены! Да, они увидят, стены тюремной камеры, стены двора. Пусть же они и расскажут…
Борис стал искать гвоздь, стеклышко или какой-нибудь твердый предмет, которым можно нацарапать на стене. Но откуда ему взяться в камере?
Попробовал ногтем большого пальца — не получается. А время летит. Палачи могут нагрянуть в любую минуту.
А если пуговицей? Оторвал пуговицу, стал царапать:
«В эту камеру был засажен…»
В коридоре послышались шаги. Идут. Надо успеть…
«В эту камеру был засажен Хохлов Борис».
Палачи вошли — сам доктор Минц, начальник гестапо, узкоплечий, долговязый блондин в щегольском мундире; с ним Сашка Лукин, в гестаповской форме, смотритель тюрьмы, шкура, изменник, с лицом дегенерата.
— Хохлоф! — резко начал Минц. — Упрямый человек. Окончательно расховариваю вам: вы будете расстреляйн. Но можна спасайт жизнь. Ви подумай в этот крайний времья. Скажите ему, хосподин Лукин: согласен признавайтся, казнь будет отменен.
Борис молчал. Он не повернул к ним головы, не шелохнулся. К чему? Все ведь уже сказано. Отношения выяснены на допросах. Ни посулами, ни зверскими мучениями ничего не вырвали. Нет, палачи, не дождетесь ни слова!..
Дверь, скрипнув, захлопнулась.
Значит, время еще есть. Можно писать дальше. Рука с пуговицей задвигалась, и ниже строки, нацарапанной на стене, появились новые.
День спустя после гибели Бориса город был освобожден. Вскоре, осматривая камеры гестаповской тюрьмы на Студенческой 12, руководители симферопольского подполья Иван Андреевич Козлов, Евгения Лазаревна Лазарева и соратники Бориса по комсомольскому подполью обнаружили на стене прощальные слова Бориса.
Нелегко умирать в девятнадцать лет. Так немного прожито! Счастливое детство в Севастополе. Дружная рабочая семья. Потом Симферополь, куда переехала семья. Здесь он учился в 23-й образцово-показательной и в 14-й школах. Здесь приняли в комсомол. Мечтал стать летчиком, думал о летной школе.
А рассказы отца… О, какие это были рассказы! О революции и севастопольских моряках тысяча девятьсот пятого года! О красногвардейцах с винтовками в руках, пулеметными лентами крест-накрест через грудь. О прокламациях и листовках, которые отец, тогда еще подростком, распространял в Севастополе. Рассказывал отец и о революции в семнадцатом. О боях и походах в гражданскую. О том, как превыше всего ставили дело революции. Как боролись и умирали за революцию.
Когда в город ворвались фашисты, перед Борисом Хохловым встал вопрос: как найти свое место в борьбе? Что делать? И он подумал: а что делал бы отец в этой обстановке. Конечно, боролся бы! Он и сейчас борется в Севастополе. А севастопольцы вон как сражаются.
Как-то Борис встретил Женю Семнякова, одноклассника, соратника по комсомолу. Договорились: надо организовать молодежную подпольную группу.
Однажды встретили Колю Долетова. Его отец в партизанском лесу. Коля сообщил, что устроился работать в немецкую мастерскую, ремонтирует радиоприемники. Там слушает Москву, сводки Совинформбюро и передает знакомым. Немцы разбиты под Москвой. Остановлены под Ленинградом. А под Ростовом наши нанесли контрудар. Высажены десанты в Керчи и Феодосии. Севастополь тоже бьется.