Теперь дело Ивана Хохлова должен продолжать он, его сын, молодой коммунист Борис Хохлов.
И вновь удар за ударом по врагу. Документы рассказывают:
«3 декабря. Нефтебаза близ ст. Симферополь. Вася Бабий, Борис Хохлов, Владимир Енджияк, Толя Басс, Вася Алтухов взорвали бак с горючим (50 т).
4 декабря. Станция Симферополь. Борис Хохлов, Василий Бабий, Владимир Енджияк и Владимир Ланский разбили механизмы водокачки.
7 декабря. Двор клуба железнодорожников. Борис Хохлов, Борис Еригов взорвали бронетранспортер…»
Так били врага симферопольские комсомольцы.
Однажды вечером нагрянули фашисты.
— Хохлов? Подпольный комсомолец? Сын коммуниста, севастопольца?
Многое предъявили на допросе. Но многого враги не знали. Потому и добивались: скажи, выдай!
Значит, надо молчать. Чтоб ни слова.
Так началось самое суровое и страшное испытание.
Пытки. Пытки… Потом передышка. Снова допросы и пытки. И снова молчание.
Гестаповцы изощрялись в пытках. Его били тугими резиновыми палками. Клали на скамью с гвоздями и секли прутьями. Загоняли раскаленные гвозди под ногти. Подвешивали за руки, связанные за спиной. К пяткам прикладывали добела раскаленное железо. Допрашивали с петлей на шее, постепенно подтягивая к перекладине.
Пытались вырвать признание угрозой расстрела: дважды его вывозили в поле и ставили у рва. Открывали огонь. Потом везли обратно.
Видимо, надеясь сломить его, палачи не спешили приводить свой приговор в исполнение. Прошла неделя. Месяц. Еще месяц. И еще… Четыре месяца ждал Борис смерти. Иссох. Стал седым.
Но вот день казни, кажется, настал.
— Выходи! — зло бросил гестаповец. И, чуть помедлив, добавил: — К матери, на свидание.
Увидеть мать не позволили.
— Говори с нею, — сказал гитлеровец, стоявший рядом.
Но перед глазами — темная перегородка.
— Мама, ты здесь? Ты слышишь меня?
— Боря. Сыночек… — услышал Борис голос матери.
И тут же голос конвоира:
— Все. Свидание окончено.
Вот оно что! Даже свидание с матерью, материнское горе они обратили в орудие пытки. Изверги!..
И снова ожидание расстрела. День Два. Пять… Вечность.
И вдруг — отдаленный гром пушек. Гром фронта. Он принес надежду: может, не успеют расправиться?
Но они пришли. Те же — Минц и Лукин.
— Подпиши. Или — расстрел.
На листке несколько слов, тиснутые типографским способом: «Обязуюсь работать на благо великой Германии, исполнять задания…»
— Нет!
— Подпиши, чудак. Они отступают. Идет разгрузка тюрьмы. Подпиши. А там видно будет, — говорит Лукин.
— Уйди, гад!
— Увести! Расстрелять!..
Борис Хохлов казнен в последний день фашистской оккупации. Но он навсегда остался с нами: на страницах книг, рассказывающих о героизме крымских подпольщиков, в делах пионеров и комсомольцев. Его имя на мемориальной доске, прикрепленной к стене здания школы, в которой он учился.
Н. ЛУГОВОЙ.
ОН ШЕЛ ВПЕРЕДИ
Нам не удалось обнаружить письмо или записку Андрея Соколова. Остался лишь комсомольский билет, пробитый вражескими пулями и залитый кровью его сердца.
…Восьмое апреля 1944 года. Едва занялась заря, как взревели пушки. Небо загудело моторами. Группа за группой пролетали краснозвездные эскадрильи. И там, где начинались укрепления врага, плотной стеной вскинулись сполохи взрывов.
Андрей Соколов вместе с бойцами лежал в окопе, весь в напряжении, до синевы в пальцах сжимал автомат.
Скоро!
Над ним все так же гремело небо. Казалось, оно раскалывалось на части — так неистово били пушки, свистели снаряды, вздрагивала от бомбовых взрывов земля. Время тянулось медленно.
Но вот огненный шквал перекинулся в глубь немецкой обороны, и после нескольких ложных атак пришел черед настоящему штурму. Сквозь шум боя прорезалось призывное: «За Ро-о-дину! Впере-е-д!»
Андрей Соколов вместе с бойцами выскочил из окопа и кинулся вперед.
— За мно-о-ой!
Бежала навстречу земля. Наплывали горбы бункеров. Близились траншеи. И все яростней ревел шквал вражеского огня. Били пулеметы, автоматы, сухо хлопали минометы, вздымали землю взрывы снарядов.
— Впере-е-д!
Казалось, вместе с Андреем, с его ротой, с полками и дивизиями шла на врага сама ярость. Шло возмездие.