…Было сумрачное декабрьское утро. Робко, будто нехотя, в горы пробирался рассвет. Еще медленнее он добирался в землянку, занесенную снегом, совсем затерявшуюся в крымском лесу.
В углу землянки, на столе, сколоченном из грубых горбылей, за которым сидела Дора, колебалась желтая капля огня. В дрожащем свете каганца виднелась большая, во всю стенку, географическая карта, винтовки, прислоненные к стене, чей-то полушубок и портянки возле печки, прочие атрибуты партизанского быта. На полу, тесно прижавшись друг к другу, лежали бойцы, по-зимнему одетые, по-походному снаряженные.
Расстегнув непомерно большой ватник, она писала в блокноте листовку, предназначенную румынским солдатам: «…под Ростовом и Ленинградом лучшие немецкие дивизии обращены в паническое бегство, — быстро ложились строки. — Хваленая группа войск Гудериана наголову разбита под Москвой… В Крыму действуют славные защитники Севастополя. В тылу вам в спины бьют бесстрашные партизаны…»
Стопка листовок медленно росла.
Закончив работу, Кравченко вышла из землянки. Сразу же охватило холодом. На лес давили низко нависшие тучи. В верхушках деревьев шумел ветер. Срывался снежок. В лагерь входил новый, десятый день декабря 1941 года.
Подошел Николай Комаров, невысокий крепыш в валенках, в черном кожаном пальто:
— Управилась с агитацией, Дора Куприяновна?
— Да, товарищ дежурный. Могу доложить: сотня листовочек есть.
— Докладывай комиссару. Тот похвалит. А мне эта агитация… Мы их словцом, а они нас свинцом.
— Ошибаешься, Николай Николаевич. Слово — тоже оружие. Да еще какое! Туда долетит, куда и пуля не достанет.
Они прошли к командирской землянке. Дора вошла и доложила.
— Сто? — не поверил комиссар. — Вчера же их было два десятка.
— За ночь прибавилось, товарищ комиссар.
— Оставь одну листовочку. Пусть послужит документом, — сказал комиссар, пробегая взглядом по строчкам.
Развязывать пачку Кравченко не стала. Может, та листовка, какую хотят сделать музейной реликвией, сослужит великую службу, повернет сердце еще одного солдата на нашу сторону?
— Дайте ваш дневник, товарищ комиссар.
Она присела и быстро переписала текст листовки в комиссарский дневник. Так и дошла до нас эта листовка.
Одевшись по-городскому, Дора ушла вместе с Марией Брылевой, стойкой коммунисткой, но, как и все крымские партизаны тех дней, еще малоопытной разведчицей.
У Доры Кравченко это был тоже первый опасный рейд.
Через два часа партизанки подошли к опушке. Буран разбушевался во всю, и, надеясь, что он надежно укроет их от недобрых глаз, разведчицы, не ожидая ночи, вышли в заснеженную степь — Кравченко направилась к Карасубазару (Белогорску), а Брылева — в Симферополь.
На пути у Доры был колхозный сад. Нашла там «почтовый ящик» — потайное место связи с населением и оставила в нем половину листовок. Придет партизанский помощник, заберет листовки и распространит их среди румынских кавалеристов, что стоят в соседних селах. Оставшуюся полусотню партизанских посланий Дора несла в город.
…Полицейские вынырнули из бурана внезапно. Единственное, что успела сделать Дора — быстро наклониться, чтобы поправить чулок, и сунуть листовки в сугроб.
В камере Карасубазарской тюрьмы Кравченко и Брылева встретились — Марию тоже арестовали. Оказалось, что лес был блокирован врагами плотнее, чем думали партизаны.
Арестованными занялись гестаповцы. Разведчицы твердили одно: друг с другом не знакомы, в прилесной зоне оказались случайно — сбились с пути. Расчет на одно: может, хоть одной удастся выпутаться.
Брылевой это удалось. Одурачила-таки гестаповцев. Вырвалась. А Доре Куприяновне не повезло. Ее опознали полицейские из местных жителей. Тут же охарактеризовали ее: активная коммунистка, работница Зуйского райкома партии, вместе с другими райкомовцами ушла в партизаны.
Кравченко перевезли в Симферополь.
Вначале пробовали было посулами склонить к предательству. Не получилось. Тогда стали пытать, добиваясь, чтобы назвала тех, кто помогает партизанам.
В гарнизонах и селах передавали друг другу, зачитывали до дыр листовки, а руки, написавшие эти листовки, руки Доры Кравченко, выламывались изощренными орудиями пыток.
Но не помогли и пытки.
В марте 1942 года ее посадили в крытый грузовик и в плотном кольце автоматчиков вывезли за город. Кравченко стала у противотанкового рва, на дне которого виднелись плохо присыпанные землей тела расстрелянных.
Рассвело. На юге в дымке плыли горы. Где-то там, в лесу, партизанские костры. А с запада доносился гром артиллерийской канонады — там сражались севастопольцы…