— Вы не смеете ее трогать! У нее больное сердце! — почти выкрикнул Леня…
Офицер усмехнулся, открыл портсигар и снова закурил.
— Хорошо, — согласился он, — тогда тебя здесь казнить будем. На ее глазах. Слышишь?
И Редер захохотал.
Леня поднял глаза на мать. «Крепись, мама, — говорил его взгляд. — Не для того ты меня растила, чтобы я стал предателем».
Редер поднялся из-за стола и приблизился к Софье Федоровне.
— Есть еще время спасти сына, фрау Тарабукина.
Офицер посмотрел на часы:
— Даю три минуты.
Три минуты! Как это мало для жизни и как много для страданий. За три короткие мгновения перед глазами матери пронеслась вся жизнь сына со дня его рождения. Леня куда-то уплывал в тумане, становился маленьким, совсем маленьким, веселым, жизнерадостным…
Редер посмотрел на часы:
— О, фюнф минут! Ничего, заговоришь! — закричал офицер.
Софья Федоровна вздрогнула. Голос Редера вернул ее к действительности. Она провела ладонью по лицу, точно старалась снять паутину. Плотно сжав губы, она молча смотрела на сына.
Рашпиль взял со стола большие клещи, приблизился к Лене, схватил его за волосы и быстрым движением откинул голову назад. Леня не успел опомниться, как палач начал вырывать у него зубы. Юноша старался вырваться, но не мог: руки были связаны. Страдания сына неимоверной болью отзывались в сердце несчастной матери.
Редер следил за каждым движением Софьи Федоровны и удивлялся стойкости простой русской женщины и хрупкого юноши, почти мальчика. Почему они молчат? Ради чего переносят эти муки? Им же угрожает смерть. Стоит лишь дать знак, и их не будет на свете. Они должны заговорить, черт возьми! Он заставит их заговорить!..
Софья Федоровна еле стояла на ногах. Собравшись с силами, она бросилась на гитлеровца, чтобы вырвать из его рук сына. Но Редер был начеку. Оттолкнув женщину, он закричал:
— Ну, скажешь?
— Я действовал один!..
Широко раскрытыми глазами мать смотрела на своего сына. С чем можно сравнить ее переживания в эти минуты. Она молчала. Тогда палач, схватив штык, вновь подошел к Лене. Когда он выколол сыну глаз, Софья Федоровна, как подкошенная, упала…
Очнулась она во дворе. Сначала не могла понять, где она и что с ней было. Может, все это тяжелый сон? Нет. Это был не сон.
Поняв, что она больше не увидит сына, Софья Федоровна закричала не своим голосом:
— Изверги! Отдайте моего Леню!
Ее схватили два гестаповца и вышвырнули за ворота. Она долго лежала на тротуаре. Рассыпавшиеся волосы ее стали совсем белыми. Софья Федоровна с трудом поднялась и, Шатаясь, поплелась, сама не зная куда. Ноги вывели ее на улицу, по которой Леня в наручниках шел в гестапо. Она бросилась на мостовую и стала целовать камни — ей чудились на них следы сына…
Последний раз Леню Тарабукина допрашивали девятого апреля сорок четвертого. Его снова пытали. Юноша терял сознание, Рашпиль обливал окровавленное тело холодной водой. И когда это тело начинало шевелиться, над ним склонялись гестаповцы:
— Говори!..
Наконец Леня открыл единственный глаз и, глотая кровь, зашевелил опухшими губами.
— Громче, громче говори! — требовал Редер.
Леня сделал попытку приподняться.
— Скажу, — еле слышно проговорил он. — Теперь скажу.
Ему помогли сесть на полу, придерживая за плечи. Несколько минут он молчал, собираясь с мыслями. Потом поднял голову и тихо, но отчетливо произнес:
— Идет расплата, гады… Возмездие… Это уж точно!..
Редер злобно пнул Леню ногой и бросил Рашпилю:
— Убрать…
На рассвете десятого апреля 1944 года вместе с другими заключенными Леню Тарабукина расстреляли недалеко от города, в Дубках.
А через три дня Красная Армия освободила Симферополь.
Н. ПАНЮШКИН.
ЗАВЕЩАНИЕ МАТЕРИ
Семенченко Шура, 20 лет от роду. Погибла за Родину. Передайте родным, чтобы отомстили за меня, за сына. Сынуля, Женя! Прощай. Сегодня я буду расстреляна. Будь патриотом Родины. Не предавай никого. Веди мое дело. Бахчи-Эль, Пожарная, 15.
…Все! Жить осталось недолго — несколько часов, может быть, считанные минуты.
Скоро послышатся их шаги в коридоре. Скрипнет и откроется тяжелая дверь с решеткой. Раздастся резкое и страшное, как гром: «Выходи!..»