К этому времени он блестяще сдал все госэкзамены и получил предложение поступить в правовой отдел концерна Абеля. Концерн принадлежал к крупнейшим предприятиям химической индустрии; там работало десять придирчиво отобранных и строго проэкзаменованных юристов. Только после испытательного срока с ними подписывался контракт. «Фаза эйфории» — так назовет Марлена позже это время — месяцы, когда золотая дверь в будущее приоткрылась. Но Марлену и Никласа привели в ужас вопросы анкеты в концерне — о политических пристрастиях, отношении к общественной жизни и штрафах за участие в политических акциях. Как раз незадолго до этого Никлас был приговорен к двум денежным штрафам за сидячую демонстрацию и занятие дома с формулировкой «принуждение и нарушение неприкосновенности жилища». В результате Никлас так и оставил без ответа эти вопросы.
Потом, дома, после бутылки кьянти он держал гневную речь по поводу нацистских методов недобитых капиталистических свиней. Лучше не дразнить их, решил он, пока не пройдет эта волна увольнений за левые убеждения и отдел кадров не успокоится. Марлена все же продолжала думать, что он не приживется в этом мощном концерне, ибо не сможет даже ради карьеры стать приспособленцем. Но Никлас запротестовал:
— Можно делать карьеру и не приспосабливаясь, я уже говорил тебе.
— Даже если хрюкаешь с капиталистическими свиньями в одном загоне?
— Может быть, как юрист, я смогу на что-нибудь повлиять? — Но выражение его глаз, подчеркнуто невинное, смутило ее.
Она расстроилась: как можно с легким сердцем обманывать самого себя?! В любом случае, говорил он, надо попытаться, надо продолжать преследовать свои этические цели; и вообще он должен разобраться: что значит профессия в его жизни и может ли он показать себя с лучшей стороны и в профессиональном плане.
Это было очень похоже на отказ от прежних идеалов. Это подозрение Марлены только усилилось на вечеринке по случаю окончания учебы, где собрались друзья Никласа. Раньше Марлена не замечала, что времена изменились. Теперь на первом плане стояли не политические условия и ситуация в обществе, а маленькие, обывательские интересы.
Никлас сменил в концерне несколько отделов, набираясь юридического опыта, и теперь работал в секторе персонального права. И, конечно, — по профессиональным причинам, как он, хмыкнув, заметил — его внешний облик претерпел значительные изменения. Он выходил из дома в костюме и с галстуком, его старый портфель уступил место роскошному «дипломату», он ездил в черном «вольво» и подстригал волосы не у своего старого парикмахера, а посещал дорогой новомодный салон.
Никлас пытался доказать, что эти смешные символы нового социального статуса использует лишь для того, чтобы бить капиталистов их же оружием. Но Марлена не верила его объяснениям. Он всегда знал, какой ресторан сейчас в моде, он ходил с Марленой в театр только на те спектакли, о которых говорили, и его журнальные пристрастия подозрительно изменились: теперь это были «Менеджер магазин», «Шпигель», «Капитал», «Цайт». У Марлены было мерзкое ощущение, что она смотрит на него сквозь какой-то магический кристалл, который все переворачивает. А она все смотрела в него, боясь и надеясь, что все это расплывется, исчезнет, если только она постарается понять и вглядится повнимательней. При этом она и сама не могла сказать, откуда в ней такое ощущение. До встречи с Никласом она сама была совершенно аполитичным человеком, в чем откровенно и признавалась. Да и в эти два года, прошедших после их свадьбы, работа и семья забирали у нее слишком много сил, хотя, конечно, как она понимала, это было лишь пустой отговоркой.
Никлас с большой гордостью следил за ее профессиональными успехами, он фонтанировал идеями и предложениями, связанными с ее учебным центром, он познакомил ее со своим приятелем, опытным преподавателем, приобретал специальную литературу и рассказывал о принципах организации подобных центров в концерне. Предложение перевести Морица в ее подразделение, чтобы иметь рядом разумного и надежного друга, исходило тоже от него. Да, он действительно принимал деятельное участие в ее восхождении, которое она в шутку именовала «мини-карьерой», хотя оба они прекрасно понимали, что благодаря Георгу Винтерборну она сделала значительный шаг вперед.
Так что же тогда смущало ее? Ей вдруг вспомнился художник, которого она встретила как-то в одном швабингском кафе. Про него рассказывали, что раньше он делал конструкции из дерева и промышленных отходов, чтобы обратить внимание людей на катастрофическое положение природы. А теперь он рисовал портреты богатых дам из общества. Он слишком много пил и слишком громко хохотал, и, когда Марлена спросила его, может ли он себе представить, что вновь прибивает пустые пластиковые бутылки к деревянным рамам и живет на пятьсот марок в месяц, он спросил:
— А ты можешь себе представить, что у тебя вновь появилась девственная плева? И что бы ты стала с ней делать?
Дом был погружен в темноту. Она до сих пор не знала, нравится ли он ей, этот дом. Никлас начал ремонтировать крышу чердака и обшивать ее досками. Впрочем, он называл это жалкое помещение не чердаком, а студией. Это должна была быть его студия, с письменным столом, полками и аквариумом. В подвале тоже царил полный кавардак. По первоначальным замыслам там должно было быть помещение для припасов. Толстые доски для стеллажей уже стояли в углу, там же валялись круглые подносы, на которые предполагалось складывать выпеченный ими самими хлеб. Странным образом жадное стремление Никласа к простой деревенской жизни напоминало Марлене советы Бернхарда самой варить джемы и сушить лекарственные травы. Разница была лишь в мотивации: Бернхард стремился к экономии, Никлас — к здоровому образу жизни. Но кто, по его представлениям, должен был печь этот хлеб? И чем он был бы полезней готового? А может, ей и пшеницу самой выращивать, и зерно молоть? Фрау крестьянка…
— Так хочется привести в порядок дом, но слишком много работы в офисе, — вздыхал Никлас, когда их приятели спрашивали его о строительных успехах. Между тем гости к ним приходили все реже. Их дом располагался слишком далеко от основных автомобильных магистралей, чтобы «заглянуть по пути на огонек»…
К сахарнице была прислонена записка от Андреа:
«Пожалуйста, не забудьте! У меня сегодня соревнования! Никлас обещал прийти ко мне на игру…»
Марлена разорвала записку, заглянула в кухню и ужаснулась. Грязные кофейные чашки, немытые тарелки, оставшиеся еще с обеда, дольки чеснока, салатница с остатками соуса. Марлена почувствовала, как в ней закипает злость, у нее даже под ложечкой засосало от бессильной ярости. Почему Андреа не убрала за собой? В конце концов, ей уже двенадцать лет! И почему до сих пор нет Никласа?
Она загремела посудой, однако в этом не было ни смысла, ни необходимости. Ее злость не исчезла, напряжение не спало, поскольку никто не слышал ее яростного грома, разве что черные дрозды в саду.
Она разрезала булку и положила на нее толстый кусок копченой колбасы, ибо только эту дорогую колбасу Никлас почитал подходящей для себя. Пока она жевала, горячая вода заливала сложенную в раковину посуду. В глазах Никласа это было экологическое преступление. Чистящие средства он тоже не признавал, поэтому как следует вымыть посуду было попросту невозможно. Ох, королевство отдала бы за посудомоечную машину!
Против посудомоечной машины Никлас почему-то не возражал, тут его экологическая совесть была спокойна, ибо мытье посуды он тоже ненавидел. Но для такой машины не было нужного подключения. Никлас обещал подумать, как он говорил, над этой проблемой.
Горой громоздились в Марленином сознании все те мелочи и крупные строительные недоделки, которые, казалось, никогда не будут устранены, и в такие моменты обычная «клетушка в одинаковых, как близнецы, многоэтажных домах», так презираемых Никласом, представлялась ей раем. В довершение ко всему Никлас категорически возражал против найма ремонтников и строителей. Эта бессмыслица его глубоко ранила. Нанимать рабочих? А как же тогда с собственной реализацией полноценной личности?