Марлена взяла конверт. Она вдруг подумала, а не заговорить ли ей о предложениях Бехштайна, но внутреннее чутье подсказало ей, что лучше не торопить события. Поэтому она лишь сказала:
— Хочу проинформировать вас, что новый курс учебного центра полностью себя оправдал.
— Я рад это слышать.
— А мне доставляет удовольствие организовывать все по-новому. — Марлена улыбнулась ему.
— Я знаю. Еще давно, при нашей первой беседе, вы объяснили мне, что никто лучше домохозяек не разбирается в организации производства.
— И что же? Разве я была не права? — Она положила конверт в папку и пошла к двери.
— Марлена!
Она резко обернулась, изумленная тем, что он впервые назвал ее по имени.
— Что вы думаете о господине Кайзере?
— Морице? Не знаю, что бы я без него делала. Он вполне достойный человек, спокойный, неконфликтный. У него просто дар создавать вокруг себя дружелюбную атмосферу, не в ущерб работе. Наши сотрудники любят его. Больше, чем меня, — откровенно сказала Марлена.
— На новой должности люди и не смогут вас слишком любить… Вы можете себе представить его в качестве вашего преемника?
Марлена затаила дыхание:
— Конечно.
Они посмотрели друг на друга. Марлена спросила:
— А как же проект Бехштайна?
— Я хочу попробовать с вами.
Все было как в сказке. Как будто фея явилась в кабинет, коснулась ее волшебной палочкой и превратила в принцессу.
— Но у меня нет высшего образования.
— У меня тоже.
Они снова посмотрели в глаза друг другу.
— Вам придется как следует взяться за дело. Посещать специальные курсы, лекции и тому подобное. Но это для вас не в новинку, так ведь?
Она кивнула. Потом сказала едва слышно:
— Я очень благодарна вам за все, господин Винтерборн.
На улице было темно, тонированные стекла в окнах кабинета гасили свет уличных фонарей. Горела только настольная лампа. Она бросала желтый свет на лицо Винтерборна. Марлена почувствовала, как ее сердце забилось сильнее.
Он встал и подошел к ней. Он был всего лишь на полголовы выше ее, но Марлене казалось, что он крупнее и значительнее. Ей было так хорошо и спокойно рядом с этим сильным, мудрым человеком. Что же было в нем, что так привлекало ее?
— Желаю вам успеха во Франкфурте. — Винтерборн протянул ей руку. Она только кивнула в ответ, потому что не была уверена, сможет ли спокойно произнести даже несколько слов благодарности.
Получасом позже она уже остановилась перед домом Питера Рота. Она вошла в сад, поднялась на ступеньки крыльца, подошла к входной двери и хотела бросить конверт в почтовый ящик. Но конверт был слишком велик и не влезал в щель. Ей пришлось позвонить.
Дверь открыла Карола. Она стояла босая, в белом купальном халате. В руках она держала банкноту.
Обе изумленно уставились друг на друга.
— О! — произнесла наконец Карола. — Так это не разносчик пиццы!
Марлена протянула ей конверт и объяснила, что ее попросили передать письмо.
— Кто же вас попросил об этой услуге?
— Ваш отец.
— Он ведь хотел послать машину.
— Видимо, он передумал.
Карола задумчиво вертела в руках конверт.
— Вы летите завтра во Франкфурт вместе с моим мужем?
— Да.
Карола пытливо посмотрела ей в глаза.
Марлена покачала головой:
— Я достаточно понятлива, госпожа Эриксон. Все, что происходит здесь, меня нисколько не касается.
— Ну что же, тогда… счастливого полета, — иронически ответила Карола.
— Спасибо.
Садясь в машину, Марлена заметила, что Карола все еще стоит на крыльце и смотрит ей вслед.
Ссора, самая ужасная за все время их супружества, началась, прежде чем Марлена успела сообщить Никласу о грядущем повышении по службе. Из-за ничтожного повода. Он обещал отнести ее костюм в чистку и, конечно же, забыл это сделать.
— Я хотела взять этот костюм в командировку, — расстроенно сказала Марлена.
— У тебя полный шкаф тряпок.
— Вовсе нет. Ну что ж, куплю себе во Франкфурте что-нибудь новенькое.
Никлас упрекнул ее за то, что она делает из мухи слона. Она заявила ему, что он превращается в такого же пашу, как Бернхард. Даже еще хуже, поскольку Бернхард открыто претендовал на абсолютную власть, в то время как Никлас — волк в овечьей шкуре. И ему удалось убедить глупую курицу, что она находится не в кастрюле, а в раю, где может расцветать и самосовершенствоваться. Но на самом-то деле это всего лишь суп!
— Современный мужчина, ха-ха-ха! Революционер! — вызывающе бросила Марлена и запустила в Никласа его грязным ботинком.
Это Никлас не мог стерпеть.
— А ты! Можно подумать, ты не изменилась! Ха-ха! Я когда-то полюбил женщину, полную энергии, активности, юмора, остроумную, оригинальную, ни на кого не похожую! А что же я теперь имею? Честолюбивую мрачную карьеристку, зануду и брюзгу без всяких светлых идеалов!
Марлена потеряла дар речи. И это говорит он? Он, который по поручению концерна готовит увольнения людей? Который позволяет себя шантажировать, подобострастно подпевает какому-то Францу Клопферу только ради того, чтобы стать паршивым начальником какого-то вонючего отдела?! Который с головой ушел в свои личные проблемы и предал юношеские идеалы? Марлена вновь обрела голос и четко сказала Никласу, что она о нем думает. О нем и его белокурой «коллеге», которую он, наверное, трахает каждый вечер, а потом является домой и разыгрывает из себя измученного работой, доведенного до импотенции менеджера.
Белокурая «коллега» смутила его гораздо больше, чем намек на импотенцию. Однако он мгновенно вспомнил о своем юридическом образовании и занял оборонительную позицию. Что она давно и откровенно влюблена в этого начальника производственного отдела, Давида Эриксона, заявил он, заметил бы даже слепой с клюкой.
— Посмотри на себя! Как у тебя разгораются глаза, когда ты говоришь о нем!
— Точно, — тут же прореагировала Марлена. — Поэтому и во Франкфурт я лечу вместе с ним. И уж будь уверен, мы будем не только подсчитывать стоимость рекламных объявлений в туристских проспектах! Это я тебе обещаю!
Когда в дверях показалась разбуженная шумом Андреа, Марлена раздраженно замахала на нее рукой:
— Иди в постель. Мы разговариваем с Никласом.
Андреа подошла к Никласу и обняла его. Марлене было больно видеть эту идиллическую картину.
— Ты все время ругаешься, — обиженно сказала Андреа.
— Может быть, ты уже в состоянии понять, почему? Может, я просто совершенно вымотана?
— Тогда оставайся дома, как все другие мамы.
— Зачем? Чтобы опять превратиться в прислугу?
Они стояли напротив нее, как брат с сестрой. Если Марлена не возьмет себя в руки, в следующую же секунду Никлас превратится в глазах Андреа в несправедливо обиженного, и она станет на его защиту.
С презрительной улыбкой на губах Марлена вышла из комнаты, сложила свой чемодан и задолго до нужного времени отправилась в аэропорт. Она с удовольствием сменила бы рейс и улетела куда-нибудь подальше. Где не было бы никаких мужчин. Даже если она улетит в Антарктиду, там будет не холоднее, чем на ее супружеском ложе.
8
«Дорогая Иоганна,
Я сижу в своей новой квартире в Богенхаузене среди картонок, цветочных горшков и клеток для хомяков. Пишу и с грустью слушаю по радио: «Маленький домик на краю леса так живописен… Цветочные грядки в прелестном саду…» Я пью вино и невероятно, невероятно страдаю.
Иоганна, ты была права: жизнь ужасна. Нет, она отвратительна. И справиться с бессмысленностью этой жизни можно, только утонув в кьянти.
Да, все так и было, как в этой песне, что звучит сейчас в приемнике: «Он стоял у калитки такой несчастный и не понимал, почему я ухожу из его жизни». На секунду мне показалось, что я должна вернуться, чтобы не разрушать его ощущения благополучия. Чтобы гладить его рубашки, чистить ботинки, варить ужин и непрерывно восхищаться его достоинствами. Он просто ребенок, ежедневно надевающий строгий костюм и галстук и играющий роль адвоката. А ребенка нельзя оставлять одного, его нужно держать за руку и бережно вести по жизни. Ах, Иоганна! Ну почему ты именно сейчас отправилась в Америку, когда небо над моей головой разверзлось? Все разочарованы во мне и осуждают меня. Никлас — за то, что я не смогла оценить пору его, как он называет, зрелости и хотела видеть его прежним. Андреа — потому что я бросила Никласа и заставила ее пережить ужас второго развода. Мама — потому что дважды разведенной дочерью уж никак нельзя похвастаться. Даже хомячки Андреа страдальчески морщат носики в загрязненном мюнхенском воздухе: в деревне им явно нравилось больше.