Распространение памфлета было запрещено, против Стаббса, его издателя и печатника возбудили дело. Вестминстерский суд нашел всех троих виновными в распространении «прелестных писем» и приговорил к отсечению правой кисти руки посредством мясницкого ножа, который забивался в запястье киянкой. Сама Елизавета склонялась в пользу смертного приговора, но советники уговорили ее смягчиться. Удалось также спасти от столь жестокого наказания издателя, а Стаббс и печатник в ноябре 1579 года были подвергнуты этому тяжкому увечью на рыночной площади при стечении объятой ужасом толпы. После истязания Стаббс взмахнул левой рукой своей шляпой в воздухе, воскликнул «Боже храни королеву!» и упал в обморок.
Естественно, принц должен был явиться к избраннице инкогнито, и визит надлежало держать в тайне, но все равно он мог приехать в Англию лишь с согласия королевы. Де Симье переселили в дом садовника резиденции в Гринвиче, и именно в этом дворце герцог должен был покорить ее сердце. Он тайно прибыл по Темзе в августе 1579 года и провел в Гринвиче два дня. Советникам королевы было приказано в эти воскресные дни посвятить себя отдохновению в семейном кругу, поэтому никто не знает, что происходило между ней и претендентом на ее руку. Похоже, визит протекал в обстановке удовольствия и развлечения, ибо Елизавета быстро дала искателю своей руки прозвище «Лягушонок» и заявила, что ее вполне устраивает сделанный ею выбор. По истечении срока «Лягушонок» удалился так же бесшумно, как и появился. В Париже принц выразил полное удовлетворение результатами своего посещения. Королева и герцог официально связали себя обетом верности. Однако у де Симье душа была неспокойна, и он откровенно заявил:
– Я не буду удовлетворен, пока полог над их ложем не будет задернут, свечи потушены и Месье[22] не уложен в постель.
Королева явно медлила с назначением даты бракосочетания, и де Симье довольно бесцеремонно пытался вырвать у нее решающее слово. Естественно, она убоялась принимать решение единолично и передала сей капитальный вопрос на рассмотрение Тайного совета. Члены Совета убили на изучение проблемы два месяца, но не смогли прийти ни к какому окончательному выводу. Они жевали одну и ту же жвачку:
– По годам королева годится ему в матери. Сомнительно, чтобы появилось потомство. Это удавалось лишь немногим старым девам.
Можно представить себе, сколь оскорбительно эти слова звучали для пожилой женщины, которую пылкое ухаживание молодого человека заставило почувствовать себя юной и желанной. Но миновали те времена, когда она могла ломаться и выбирать кандидата из всех коронованных голов Европы. Однако пламя, разожженное в ее сердце молодым поклонником, не угасало, а только разгоралось, и зимой 1581 года Елизавета пригласила герцога с официальным визитом.
На сей раз, предвкушая решительный момент, герцог Алансонский бросил все военные дела в Голландии, и, невзирая на запрет своей семьи, явился в сопровождении голландской свиты и официального посольства из Парижа. Поскольку он был твердо намерен добиться своего, мать и брат решили поддержать герцога, дабы злокозненные англичане не перехитрили принца из дома Валуа.
Одной из сильных позиций герцога в протестантской Голландии являлось то, что он был помолвлен с королевой Англии. Дабы улестить ее величество, голландцы предложили ему корону. Елизавете, которая упорно отказывалась от чести быть провозглашенной королевой Голландии, этот проект не понравился. У нее не было желания отпускать возлюбленного обратно во Францию с таким весомым трофеем, но и не хотелось самой управлять голландцами. Однако желание иметь дитя-наследника, продолжателя линии Генриха VIII, победило, и Елизавета призвала поклонника к себе. На сей раз принц сам начал усиленно осаждать эту крепость, не обращая внимания на сопротивление защитников. По-видимому, герцог Алансонский осознавал, что вся Европа смотрит на него, сильно сомневаясь в победе. Возможно, он с юных лет вбил себе в голову, что действительно влюблен в Елизавету, поскольку неизвестно, чтобы в его жизни присутствовало какое-либо другое увлечение. Безусловно, принц не мог опозорить признанной репутации французов как неотразимых сердцеедов. Причем Алансон теперь начал настаивать на переходе от духовной любви к плотской.