3. Если исходить из того, что всё, сказанное Дмитревскому, правда, надо, вероятно, пытаться что-то предпринять. По этому поводу существуют некоторые предложения, но
4….прежде всего, вероятно, надлежит выяснить, существует ли указанная статья и намерены ли ее публиковать.
Можно ведь предположить, что Дмитревскому забили баки, дабы обосновать отказ сотрудничать с ним. Кажется, у тебя есть знакомые, знакомые которых работают в «К-те». Нельзя ли как-нибудь попытаться выяснить истинное положение вещей? Только, Аркашенька, действовать надо очень осторожно. То, что рассказал Дмитревский, — редакционный секрет. Его предупредили, чтобы он не трепался. Если расследование будет производиться на базе рассказанного ДМИТРЕВСКИМ, Дмитревскому может стать плохо. Получится неудобно. Наверное, наводить справки нужно в спокойном тоне, придав расследованию вид регулярных расспросов: «Что там у вас в „К-те“ слышно насчет фантастики? Не ожидается ли чего? В „Октябре“ вот гнусная статейка Котляра, а у вас как?..» В таком примерно духе. И ни в коем случае не называть имени Дмитревского и даже не ссылаться на то, что ходят, мол, слухи. Дмитревский <…>, но подводить его не след.
5. Если выяснится, что статья есть и готовится быть выпущена, надо прилагать усилия к тому, чтобы ее как-то затормозить. Дмитревскому сказали, что статья спущена сверху. Работает, вероятно, отдел печати? Если да, то нельзя ли втравить в это дело Черноуцана? Тогда, правда, придется действовать через Громову, но, черт возьми, что же делать? Искать защиты в отделе культуры — это первый путь — самый эффективный, но и самый сомнительный. Второй путь — использовать ожидаемое выступление Ефремова на съезде. Если бы Ефремов счел возможным похвалить что надо и не слишком ругать, если бы он позволил себе повесить на нас пару благожелательных ярлыков, было бы здорово. Это не отменило бы статьи, вероятно, но отсрочило бы ее появление (неудобно же сразу ругать то, что было похвалено с трибуны съезда). А отсрочка — это сейчас великое дело. Все может перемениться. И наконец последнее, что мы придумали здесь. Есть подозрение, что статья написана Казанцевым. Хорошо бы, пока суть да дело, долбануть по Казанцеву, по последнему его роману, опубликованному в одном из РИЖСКИХ журналов. Написать мог бы Ревич, а опубликовать.
Ну тебе там виднее. Можно было бы успеть, и если Казанцев автор статьи, это могло бы опять же задержать ее.
6. Больше мы ничего не придумали. Может, вы окажетесь умнее. Но главное, постарайся не подвести Дмитревского. От него еще может быть немало пользы. Да и неудобно.
7. Сама по себе статья меня, честно говоря, не так уж и беспокоит. Но она теоретически может помешать выходу В и СБТ, и уж во всяком случае зарубит ВНМ. Не хотелось бы. Через год статью эту забудут, но год есть год, его просуществовать надо. Так что попытайся сделать все возможное и срочно отпиши мне результаты. Время еще есть, а значит, и шансы.
8. Дмитревский жаловался и на твою холодность. Очень он обиделся, что ты не пригласил его СПЕЦИАЛЬНО на какое-то там ваше заседание.
В остальном же все пока хорошо. Теща наконец уехала. Я вкушаю блаженство и жду тебя. Приезжай, как и хотел, 7–10-го. Вези информацию.
Крепко жму ногу, твой [подпись]
P. S. А что там у Кагарлицкого с «Коммунистом»? Может, он что-нибудь знает?
Леночке привет.
Дорогой Борик!
Письмо твое меня изрядно встревожило. Экая, право, пакость. Только этого нам еще не хватало. Впрочем, уповая на милосердие, можно и из этих обстоятельств в конечном счете извлечь выгоду для работы. Но непонятна мне позиция Дмитревского. Мне позвонил Ефремов и сказал, что хочет со мной поговорить о своем выступлении на съезде. Это было за три часа до получения твоего письма и за шесть часов до предполагаемой нашей с Ленкой поездки на Кавказ (дней на десять проветриться). Я сказал, что дело терпит и поговорим при возвращении. Он согласился, присовокупив только, что надобно принять меры против какого-то нового нападения. Получив твое письмо, я поехал на аэровокзал, сдал билеты с убытком в 6 руб. 20 коп. и попытался соединиться с Парновым. Его уже не оказалось: уехал на праздники в просторы. На следующий день поехал к Юльке, изложил суть дела (без источников), и он согласился взять на себя инициативу, притворившись, будто информацию получил именно он и сообщил мне, а также всем иным нашим. Он ни о чем не спрашивал. Просто объявил, что готов драться. К слову, он сегодня уже звонил Ариадне, и она предложила нам втроем как можно скорее отправиться к Черноуцану. Она ему будет звонить третьего. Затем я поехал к Ефремову. Ефремов был страшно удивлен, что я уже все от тебя знаю. Дмитревский рассказал ему все, взяв слово, что он мне ничего не скажет, и Ефремову удалось только взять у него согласие на консультацию со мной по составлению своего выступления, не рассказывая мне ничего, кроме смутных намеков. И вот — на тебе, Борису уже все известно. Крутит что-то наш Вл. Ив., ох и крутит! Не иначе какой-нито капиталец сбивает. Ну, пес с ним.
План, который Ефремов выдвигает в сотрудничестве с Дмитревским, меня очень удивил. Он собирается в качестве опережающего удара раскритиковать современную нашу фантастику и объявить, что ее недостатки нам уже известны самим, так что незачем-де «Коммунисту» вмешиваться. Как будто «Коммунист» после этого отменит статью! Разумеется, главным объектом рассмотрения будем мы. Что-де ТББ и ДР — это было хорошо, а вот начиная с ХВВ, УнС и ВНМ — это уже распад, размен на мелочи, а нужен положительный герой, романтика, что мы в последних вещах бьем мимо цели и все в этом роде. Надо тебе сказать, что эти три последних вещи действительно резко не нравятся шефу и он этого не скрывал никогда. Я с ним говорил вчера три часа, пытаясь добиться, в чем дело, и кажется понял. Шеф — педагог, романтицист, он считает, что литература должна давать читателю утешение и поучение, уменьшать количество «инферно» на земле, как он выражается. Нужно вернуться к богатырскому эпосу, утверждает он. Богатырей никогда не было, но народ их создал, чтобы легче жилось и была бы надежда, так вот и мы, с нашим талантом, с нашей способностью к образному писанию, обязаны создавать образы самонаиновейшей формации богатырей. УнС и ВНМ вызывают у него, по его словам, чисто физическое отвращение, хотя он тут же признается, что это такое уж у него устройство, так же не любит он и Достоевского, Гоголя, Фолкнера, Хэма. Убеждать его было бесполезно, да и не умею я этого, всё боялся, что это будет похоже на заискивание и просьбу покривить для нас душой в докладе на съезде. Словом, ушел я от него совсем обескураженный. Вывод: в лучшем случае мы можем в выступлении Ефремова ожидать реабилитации нашей работы по ТББ включительно. Остальное — под топор. Конечно, и это уже неплохо, так как статья, судя по всему, будет бить и по ТББ, и такое выступление возможно задержит ее — хотя бы для переделок.
Как только появится Рим, немедленно свяжусь с ним и, ссылаясь на «сведения, полученные от Кагарлицкого», попробую заставить его повести более энергичную рекогносцировку в направлении «Коммуниста». Вообще, должен тебе сказать, что по мнению всех Рим сейчас совсем плох, очень занят матримониальными делами и потерял чувство реальности. Кстати, его и Мишку приняли уже на приемной комиссии, так что они, можно сказать, уже члены ССП.
Далее. Попробую организовать пересылку в «Коммунист» и другие журналы результатов анкеты, соответственно организованных и аранжированных. В мае закончится и обработка московской анкеты.
Вот такие дела по этой пакостной хреновине.
С другой стороны, в ЦК КПСС, в отделе культуры и в ЦК ВЛКСМ прошло обсуждение нашего ответа «Известиям». Про комсомол не знаю, а в отделе культуры наш ответ произвел, говорят, очень благоприятное впечатление. Это мне сообщил специально Римка все в тот же злосчастный день 29-го. Какие выводы из этого воспоследуют, я не знаю.