<…>
Спустя почти пятнадцать лет в повести «Волны гасят ветер» у изголовья умирающего «дедушки Горбовского» будут произнесены важные слова: «Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. „Из всех возможных решений выбирай самое доброе“. Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж, конечно, не самое эффективное — самое доброе!»
Примерно этим и разрешилась ситуация «Малыша». Но, одновременно, возник следующий вопрос. Стась Попов, один из героев «Малыша», будет мучительно и совершенно бесполезно биться над ним уже тогда, в семидесятом: «Ведь нельзя же ставить вопрос: будущее Малыша или вертикальный прогресс человечества. Тут какая-то логическая каверза… Или не каверза? Или на самом деле вопрос так и следует ставить? Человечество все-таки…»
Зная за Стругацкими потребность в логической завершенности начатого, можно было предвидеть такой исход — разговор поднялся на общечеловеческий уровень и получился, на наш взгляд, не совсем мотивированным, скорее спонтанным, но он получился.
Из вопроса Стася Попова в значительной мере вырос «Жук в муравейнике». Только здесь уже Малыша звали Лев Абалкин, а его будущее стало синонимом будущего человечества. Судьба же его решалась человеком по имени Рудольф Сикорски, человеком, вольно и невольно исповедующим принцип, провозглашенный в «Лебедях»: «Будущее — это тщательно обезвреженное настоящее».
<…>
Постепенно настали новые времена, и времена эти заставили Стругацких, а вслед за ними и их героев иначе взглянуть на собственное прошлое, на эпоху.
В определенном смысле «Жук…» (равно как и «Полдень…» в свое время) — книга, подводящая итоги, завершающая второй цикл развития Стругацких.
«Волны гасят ветер» (1984) — уже начало следующего витка (так же, как «Лебеди» когда-то). В традиционной для Стругацких ситуации раскола человечества авторский интерес смещается в сторону новой расы — детей человечества.
«Боже, спаси взрослых, — истово произносит „господин беллетрист“ в „Гадких лебедях“, глядя на детей, — боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время… А то построят они себе вавилонскую башню, надгробный памятник всем дуракам, которых ты выпустил на эту Землю плодиться и размножаться, не продумав как следует последствий акселерации. Простак ты, братец».
…Времена меняются, и Стругацкие очень тонко предчувствуют эти изменения. То, что было сказано «господином беллетристом» в шестьдесят седьмом, — в восемьдесят четвертом, когда писались «Волны…», повторено быть не могло и не было. Вместо насмерть испуганного «господина беллетриста» слово было передано Горбовскому.
«Да-а, — сказал он, будто назад оглянулся, — это серьезный вызов нашему оптимизму. Но если подумать, человечество принимало вызовы и пострашнее… И вообще я не понимаю вас, Геннадий (опять Комов. — Е. К.). Вы так страстно ратовали за вертикальный прогресс. Так вот он вам — вертикальный прогресс! В чистейшем виде! Человечество, разлившееся по цветущей равнине под ясными небесами, рванулось вверх. Конечно, не всей толпой, но почему это вас так огорчает? Всегда так было. И будет так всегда, наверное… Человечество всегда уходило в будущее ростками лучших своих представителей. Мы всегда гордились гениями, а не горевали, что вот не принадлежим к их числу»…
Ну, что ж, новые времена действительно наступили. Как-то они будут осмыслены Стругацкими?..
Не забывают имя Стругацких и критики «почвеннического» толка. В мартовском номере журнала «Молодая гвардия» публикуется статья Михаила Лобанова «История и ее „литературный вариант“», критикующая историческую прозу Б. Окуджавы. Дважды упоминаются и АБС. Оба раза практически всуе.
<…>
Знакомясь со студентами [Литературного института имени А. М. Горького] нового семинара, я обычно спрашиваю каждого из них о любимых писателях. И нередко можно слышать ответы вроде: «Толстой, Паустовский, братья Стругацкие»; «Достоевский, Ильф и Петров, Катаев»…
Как это возможно? Впрочем, подобное смешение в одном ряду великих имен с именами, мягко говоря, отнюдь не великими стало общим местом в литературной печати. Читатель уже привык к этому, и то, что казалось еще недавно диким, сейчас примелькалось. И если извинительна такая несообразность для молодого, начинающего автора, по неопытности еще не разбирающегося в ценностях (есть надежда, что со временем может разобраться), то уже совсем не так безобидно, когда нелепость такой всеядности не понимает человек вполне взрослый, с «литературным стажем». В науке немыслимо утвердить себя в качестве ученого, невозможно вообще работать, оперируя только арифметическими правилами сложения и вычитания. А в литературе, оказывается, можно и писать, и рассчитывать на известность, усвоив самые элементарные правила сочинительства, беря за образец посредственных авторов, даже не догадываясь о духовных глубинах подлинной литературы.