<…>
И все же, как относились АБС к самой идее коммунизма? Геннадий Прашкевич позже вспоминал слова АНа.
<…>
— Аркадий Натанович Стругацкий когда-то сказал мне (сразу после путча): «А все равно более красивой идеи люди еще не придумали». Он имел в виду именно коммунизм в классическом его выражении. У вас есть какая-то альтернатива коммунизму?
<…>
И слова БНа из офлайн-интервью от 12 декабря 1999 года.
Считаете ли вы, написавшие «Стажеров» (дискуссия Жилина с барменом), что идея коммунизма как идея мертва? (Сергей, Алма-Ата, Казахстан)
Идея коммунизма — мира чистых, добрых, бескорыстных людей, главной целью и главным наслаждением которых является творческий труд, — эта идея так же бессмертна, как и идея Бога. Другое дело, что между реальными коммунистами XX века и коммунизмом как идеей так же мало общего, как между очковой змеей и интеллигенцией.
В этом году было опубликовано немало основательных литературоведческих статей, посвященных Авторам. Сборник статей Романа Арбитмана вышел в Волгограде. В статье «До и после „Сказки…“» (она цитировалась выше) через призму всего творчества АБС рассматривается СОТ. В статье «Как догнать „Улитку…“» — УНС.
<…>
Стругацкие показывают, что все «прогрессивное» наступление Управления на Лес безнравственно, потому что средства не выбираются (светлое будущее руками зэков, конечно, построить невозможно). Но безнравственны и «амазонки» из Леса, строящие свое гармоническое общество за счет «темных» рядовых обитателей Леса, использующие людей как «материал». Полюса смыкаются: отряды «прогрессивных» сотрудниц Управления, полагающих, что во имя благой цели возможно отлавливать детей «лесовиков» машинами, и отряды деловитых «амазонок» из Леса, для которых все его жители (кроме них самих, конечно) — ошибка природы, по сути, делают одно дело. Потому-то «подвешенное» состояние Кандида, бывшего сотрудника Управления, который заблудился в Лесу и не может найти выход, — единственно нормальное состояние для честного человека в этой безвыходной ситуации (Стругацкие очень часто ставят своих героев именно в безвыходные ситуации, чтобы раскрылся характер людей). Кандид — герой в повести симпатичный и, наверное, даже счастливый, потому что в этой ситуации, между бюрократами из Управления и «амазонками» из Леса, он находит свое место, встав на защиту «исторически обреченных» лесовиков.
Другая проблема — человек и власть — ставится в тех главах повести, где действует внештатный сотрудник Управления Перец. Перец — тоже симпатичный персонаж, умный, тонко чувствующий интеллигент, понимающий все неблагополучие дел в Управлении, ужасающийся, но бессильный что-нибудь предпринять. По логике вещей, это страдательный персонаж, который никогда не научится подчиняться, но никогда, как правило, не допускается к управлению… И вот Стругацкие ставят страшноватый эксперимент, в финале повести вручая Перецу всю полноту власти — он становится директором Управления (а в контексте повести — фактическим диктатором). В его власти — изменить и улучшить все, что он пожелает, осуществить какие угодно реформы, затеять вселенскую перестройку. Но…
<…> Собственно, это одна из «вечных» тем. Одарив властью отнюдь не злопамятного хитреца, одержимого маниакальной подозрительностью, и не азартного простака, привыкшего опираться не на интеллект, а на житейскую сметку, и не тщеславного сибарита, которому блеск наград затмил все остальное (подобное бывало в нашей истории, и чем кончилось, нам известно), а обычного неплохого человека, Стругацкие показывают, как вне зависимости от личных качеств руководителя переход от привычной несвободы к демократии необычайно труден, болезнен и подчас просто проблематичен, невзирая на лучшие намерения. «Демократия нужна, свобода мнений, свобода ругани, соберу всех и скажу: „ругайте!“» — размышляет Перец в кабинете директора и тут же понимает, чем может кончиться его либеральное начинание, спущенное «сверху». «Да, они будут ругать. Будут ругать долго, с жаром и упоением, поскольку так приказано…» И Перец сам уже не замечает, как логика кресла начинает диктовать ему его поступки, и уже в голову не приходит (как несколькими минутами раньше) шальная мысль распустить Управление, поскольку оно бог знает чем занимается. А приходят в голову мысли трезвые, обстоятельные: «В общем, власть имеет свои преимущества… Управление я, конечно, распускать не буду, глупо, зачем распускать готовую, хорошо сколоченную организацию…» В итоге Перец с ужасом понимает, что не может сделать ничего, несмотря на его огромную власть, и его бессмысленная директива, которую он отдает ополоумевшему от верноподданнических чувств Домарощинеру, — просто жест отчаяния. Как мы помним, Перец призвал всех сотрудников Управления… покончить жизнь самоубийством. А мог бы призвать идти штурмовать телевышку в определенной стране, или потребовал бы совмещения поста директора с постом партийного лидера, армии — с милицией, церкви — с государством… Результат подобных реформ был бы примерно одинаковым, как и сами приказы — не более чем дань беспросветному отчаянию несостоявшегося реформатора, исполненного лучших побуждений (сегодня авторы, пожалуй, могли бы повторить фразу булгаковского Мастера: «Как я все угадал!»).