В последнем октябрьском номере газеты «Московские новости» памяти АНа посвящены две статьи — Мариэтты Чудаковой и Александра Сокурова.
<…>
Романы и повести Стругацких особенно любили, кажется, люди технических профессий. Узнавали в лицо с какой-то специфической «нашенской» радостью безнадегу нашенской жизни, и эта несколько истерическая радость оказалась вцепчивой, она не отпускает людей и сегодня. Радовались и тому, с какой свободой описывался интеллектуал, как прославлялось то могущество интеллекта, которому не было места ни в реальности, ни в рамках регламентированной, нефантастической отечественной словесности. (Вот еще почему так полюбили физики и химики Воланда — к всемогуществу этого сверхпрофессора подготовили читателя и братья Стругацкие.)
Их герои-интеллектуалы нередко гибли, но не в безвестности, не в лагерной тьме, а как бы успев объявить о себе на страницах печати, и это, несомненно, помогало интеллигентам, живущим в своем отечестве, где интеллект ежечасно попирался.
В тогдашней печатной жизни не было ни экономической, ни социологической, ни исторической, ни философской, ни политологической мысли. В книгах братьев Стругацких искали читатели ответы на те вопросы, которые должны бы задать они профессионалам всех этих наук. В истории нашего общества 60–70-х годов XX века место этих книг будет со временем осмыслено. Но, пожалуй, можно рискнуть сказать, что они были тем своеобразным гимнастическим снарядом для интеллекта, который позволил многим их читателям сохранить саму способность к размышлению над закономерностями и случайностями социума, сохранить, может быть, готовность к будущему умственному усилию.
<…>
14 октября утром я набрал номер телефона Бориса Натановича Стругацкого и на вопрос, есть ли две минуты меня выслушать, услышал ответ: «Есть». Коротко изложил суть дела. После паузы Борис Натанович ответил: «Саша, давайте вернемся к этой теме через месяц». И далее сообщил мне, что умер Аркадий Натанович. «Извините», — сказал я и, не найдя никаких сил что-либо добавить, прервал разговор.
Если можно, простите меня, Борис Натанович, за то мгновение смятения, которое не позволило мне найти слова сочувствия. Да и что говорить, когда за спиной покойного уже улеглась такая непростая жизнь, когда терпеливо пережито столько унижений, а творец жил, живет и будет жить среди тех, кто не щедр на ласковые слова и на признание. Как повелось, в России ждут смерти. Ну что же, дорогие мои соотечественники, дождались? И что теперь будете говорить вослед этому гробу? По-прежнему будете поминать Стругацких главным образом тем, что «это те самые Стругацкие, которые работали с Тарковским»? По-прежнему будете делать вид, что нет Стругацких-литераторов, художественных писателей, а есть нечто, что обзывается словом «фантасты»?
Поистине зло могущественно. Оно разлучило двух единокровных братьев, понуждая оставшегося в живых продолжать жизненный путь почти невозможным для братьев образом, творя в одиночку. Наверно, это невыносимо тяжело — брату оставаться без брата, как тяжело целому быть без половины. Знаю, что Борис Натанович побывал на границе небытия: кто переживал инфаркт, понимает, о чем идет речь. Думаю, что Борис Натанович кое-что успел разглядеть «на том берегу», куда переправляется в эти дни душа его брата Аркадия. Попросим у Создателя успокоения для этой дорогой многим из нас души.
Нарушена российская традиция: не сообщено о дне похорон и месте захоронения. В России писателей хоронили миром. Это как-то помогало многим испросить прощения за жестокосердие. У каждого из нас есть вина перед художником. Но семья Стругацких всегда была целомудренна, сдержанна.
Жила не скрытно, но скромно. Так и в этой трагедии, видимо, они предпочли к страданиям сердец и душ своих не допустить толпу.
Как тихо закрылась за ним дверь! Так закрывается дверь за большим домашним, тепло одетым даже в своей квартире человеком. Дверь даже не скрипнула, и многие из нас не заметили, вошел кто или вышел.
Совсем недавно АН открывал своим обращением к читателям новый альманах «Завтра». И вот уже в третьем его выпуске — некролог…
Он говорил: