<…>
— Судьбы некоторых ваших книг — это, образно говоря, «судьбы пророков в своем отечестве». Возник из небытия «Град обреченный», опубликованы в нормальном виде «Сказка о Тройке», «Улитка на склоне», «Гадкие лебеди»… Как вы чувствовали себя, чисто морально, все те годы, будучи авторами книг, существующих подпольно и полуподпольно, в ином измерении?
— Да плохо чувствовал… Конечно, мы не думали, что когда-нибудь при нашей жизни выйдет в свет «град обреченный». Мы не думали, что выйдут при нас «Сказка о Тройке», или «Улитка на склоне», или «Гадкие лебеди»… И было страшно приятно, когда они вышли.
Мы относимся к тем немногим людям — журналистам, писателям, художникам, театральным деятелям, киношникам, — которые получили прямо и непосредственно доход с перестройки, доход с гласности. Будем надеяться, что остальные профессионалы — хлеборобы, металлурги, ремесленники, транспортники — тоже начнут выходить на ту же орбиту, на которую вышли мы, работники пера, кинокамеры, кисти, сцены…
Что касается «Гадких лебедей», то они скоро будут опубликованы в составе книги «Хромая судьба». Вот почему мы говорили: «„Хромая судьба“ — не полностью». А теперь они воссоединятся…
— Помню, как в 70-х ходила по рукам стенограмма встречи читателей с Борисом Натановичем, где он заверял: «„Улитка на склоне“ — это единственное, что у Стругацких будут читать в XXI веке». Такое утверждение говорит о большой любви авторов к своей вещи…
— Нет, это неправильно: насчет любви и прочей сентиментальности. Что значит любовь?! Да это просто предчувствие того, что эта вещь еще понадобится. При всех обстоятельствах, исключая, конечно, полную аннигиляцию человечества — чего, я надеюсь, не будет. При других мыслимых обстоятельствах «Улитка» будет нужна. Все остальные книги могут быть однодневками, или одногодками, или десятилетками… То есть мы видим в XXI веке человека, читающего Стругацких, именно с «Улиткой на склоне». Не знаю, с отвращением он будет читать или с любовью, как вы выражаетесь, с восхищением, с интересом… Но, впрочем, это нас уже не касается. Нас уже не будет в живых тогда.
— Знакомая картина: в «Улитке» за обстановкой строжайшей секретности Управления скрывается полная беспомощность в делах Леса. Прямое попадание в брежневщину…
— Мы никогда не целились. Да и это гораздо раньше Брежнева было написано…
Знаете, до тех пор, пока вы, широкая публика, не усвоите, что фантастика отличается от традиционной литературы тем, что она занимается проблемами глобальными — независимо от класса, от страны, от верований, религии и т. д., — до тех пор всем будет чудиться в фантастике иносказание. А фантастика берет своей главной темой только самое общее для всех: отсутствие хвостов, например, или отсутствие шерсти на груди у женщин. И есть некоторые психосоциальные вещи, общие для всего человечества. Соотношением этих общих и довольно постоянно действующих психосоциальных характеристик людей с непрерывно меняющейся технологической и социальной жизнью — вот этим и занимается фантастика. Вот почему мне жаль этого беднягу Сергея Плеханова, выступившего в апреле в «Литературной газете», который считает, что фантастика — это «эзопов язык». Чепуха это! Никогда она не была эзоповым языком. То есть были, конечно, некоторые авторы, но эзопов язык — он более в сатире применяется или в историческом романе, а в фантастике это не главное. Главное для нее — масштабы, в которых бьется действительность.
— Критику А. Зеркалову Перец напомнил князя Мышкина…
— Князь Мышкин — это вечный персонаж. Мышкины были до Достоевского, они и сейчас существуют и будут, слава богу, существовать еще сто лет. Это энергетические сгустки самого лучшего, что есть в человечестве — милосердия, великодушия, стремления к самоотдаче, самопожертвованию…
И мы совершенно не думали о какой-то аналогии: Перец — князь Мышкин. Перец — фигура в два раза уже…
Господи! Да если бы это удалось: написать что-то вроде князя Мышкина на фоне Леса! Тогда нам было бы легче умереть.
— Вы учились у Достоевского?
— Слишком поздно до него добрались… Мы освоили его по-настоящему, когда уже выработался свой стиль, когда учителей не стало нужно…
А преклонение перед ним — огромное. Независимо от нашей воли, он входит в кончики пальцев, когда мы печатаем. Если в этом смысле, то тогда мы, конечно, ученики Достоевского. Но это несознательно…
<…>
В шестых номерах журналов «Литературное обозрение» и «Октябрь» печатаются разборы последних журнальных публикаций Стругацких авторства Марка Амусина.
<…>
В последнее время эти произведения одно за другим входят в читательский обиход, а рядом с ними появляются новые вещи Стругацких, продолжающих активно работать. Написанные почти одновременно «Сказка о Тройке» и «Время дождя» («Гадкие лебеди»), а также отделенный от них двадцатью годами фантастический роман «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя» образуют в совокупности интереснейший контрапункт, многое проясняющий и в творческой судьбе самих писателей, и в «судьбе идей», в эволюции мировоззренческого комплекса «шестидесятничества», порожденного хрущевской оттепелью.
<…>
Проповедь мудрости, бережного, милосердного отношения к себе подобным, призыв к терпимости, к самому широкому пониманию чужих взглядов — вот последняя по времени позиция братьев Стругацких. Она, впрочем, не исключает и сарказма, острокритического отношения к различным сторонам действительности, примеров чего немало в «Отягощенных злом». И все же этот перенос акцентов — по сравнению, скажем, с «Временем дождя» — знаменателен. От негодования по поводу несовершенства человеческой природы и общественного устройства, от жестокой фантасмагории суда над погрязшей в пороках цивилизацией авторы переходят к поиску терапевтических средств, способных врачевать язвы человечества, причем не в глобальных масштабах, а в пределах каждой личности. К тому же обремененность бытия злом воспринимается теперь как неизбывная данность.
Что это — усталость? Приходящая с годами «притерпелость» к злу? Нет, скорее жажда практической, пусть и не всеобъемлющей гуманизации жизни. Вспомним, что и в шестидесятые, и в семидесятые годы Стругацкие обладали счастливой способностью кристаллизовать в своих художественных образах идеи, еще растворенные в атмосфере времени. Может быть, и сейчас наши авторы раньше многих уловили и сформулировали витающий в воздухе императив: «Время собирать камни»?
<…>
Андрей Воронин, при всей своей психологической достоверности, «фактурности», — фигура безусловно символическая. Он сродни — пусть это сближение не покажется странным — таким литературным героям, как Ганс Касторп из «Волшебной горы» Томаса Манна или Гарри Галлер из «Степного волка» Гессе. Как и они, Андрей проходит в романе сложный путь духовного преображения, в зеркале которого отражаются идейные знамения и поветрия эпохи, ее кризисные черты. Умонастроение героя в конце романа — и надо иметь мужество признать это — очень характерно для сегодняшней духовной ситуации нашего общества. В «сумерках кумиров», среди обломков былых иллюзий и догм многие с тоской и недоумением всматриваются в прошлое, с тревогой и скепсисом заглядывают в будущее, отнюдь не уверенные, что оттуда донесется благая весть.
Впрочем, итогом авторских размышлений вовсе не является беспросветный пессимизм, отказ от поиска смыслообразующих начал. Финал романа подчеркнуто открыт, разомкнут. Добравшись до некоего конечного пункта своего странствования, Андрей вдруг оказывается в исходной точке, в своей ленинградской квартире, и узнает, что позади лишь первый из многочисленных кругов познания. «Свободы от» герой достиг. Но насколько труднее предстоящий ему путь к обретению новых общезначимых ценностей, «свободы для».
Так чем же актуален сегодня роман? Пожалуй, не радикальностью отрицания изживших себя форм мироосмысления. Важнее другое. Признаемся: наше интеллектуальное мужество прогрессирует сегодня черепашьими темпами, не поспевая зачастую за событиями. Стругацкие призывают нас видеть насущные духовные проблемы сразу во всей их остроте, задаваться «опережающими» вопросами. И не только задаваться вопросами, но и не шарахаться от самых непривычных, неудобных ответов, не вычеркивать их заранее из «веера вариантов». А еще роман напоминает нам о том, что мы находимся «в круге первом» самопознания и самоочищения.