Баз<арин>: Ах, перестаньте, Ал<ександр> Рув<имович>. Вы же отлично понимаете, что я имею в виду. Нельзя жить без идеалов. Нельзя жить без авторитетов. Нельзя жить только для себя. А они живут так, будто кроме них никого на свете нет…
Кирс<анов>: Они жестоки, вот что пугает больше всего. Живодеры какие-то безжалостные. Во всяком случае, так мне иногда кажется. Без морали. Ногой в голову. Лежачего. Не понимаю…
Пинский: Не понимаешь… Мало ли чего ты не понимаешь. Понимаешь ты, например, почему они при всей своей жестокости так любят детей?
Кирс<анов>: Не замечал.
Пинск<ий>: И напрасно. Они их любят удивительно нежно и бескорыстно. Любят трогать их, возиться с ними. Они радуются, что у них есть дети… Это удивительно естественно, но согласись, что у нас все было не так… А то, что ты их не понимаешь… Так ведь и они тебя тоже не понимают…
Кирс<анов>: Не хочу я с тобой спорить. Я только вот что хочу сказать:
Сделали 7 стр. 23 (5)(17)
Вечером сделали 4 стр. 27 (3) (20)
6.04.1990
Сделали 7 стр. 34 (6) (26)
Вечером сделали 5 стр. 39 (4) (30)
7.04.1990
Сделали 8 стр. 47 (6) (36)
Вечером сделали (3 стр.)
И ЗАКОНЧИЛИ I ВАРИАНТ НА 49 СТРАНИЦЕ.
8.04.1990
Б. уезжает.
13 апреля выходит интервью БНа в «Ленинградском рабочем», взятое Константином Селиверстовым.
<…>
— Борис Натанович, расскажите, пожалуйста, о долгожданной экранизации вашей книги.
— Когда в 1967 году мы с Алексеем Германом начали работу над экранизацией «Трудно быть богом», этот роман представлялся нам прежде всего неким тщательно законспирированным плачем о интеллигенции, гимном интеллигенции, задавленной авторитарным государством. Начальство, естественно, прекрасно это понимало, и продвижение сценария по инстанциям проходило со страшным скрипом, а 22 августа 1968 года сценарий был окончательно и бесповоротно запрещен. С тех пор неоднократные попытки самых разных режиссеров пробить это кино всегда кончались неудачей — до тех пор, пока нас буквально заставили продать право экранизации западногерманской кинофирме «Аллилуйя-фильм». Сейчас фильм отснят, получилось, говорят, неплохое кино, я не видел, судить не могу. Откровенно говоря, нас сейчас мало интересует экранизация романа. Пыл остыл, другие мысли и заботы владеют нами, хотя мы прекрасно понимаем, что «Трудно быть богом» — роман весьма емкий, он содержит не только названную выше идею, там много разных идей, там интересная и страшноватая человеческая судьба, там безусловно есть материал для хорошего кино, но заниматься экранизацией этого романа нам сегодня уже не хочется.
<…>
— История советской культуры знает художников, обладавших талантом честности. Но и эти немногие зачастую изгонялись из страны или покидали ее по собственной воле. Вы и Аркадий Натанович — из тех, кто остался…
— Начиная с 1967 года кто-то сосредоточенно и целенаправленно распространял слухи, будто Стругацкие уехали за рубеж. Слухи эти возникали, прокатывались по читательским аудиториям, затухали, а год спустя возникали вновь. Стругацкие оказывались то в США, то в Израиле, то в Австрии, а один раз они оказались даже в ЮАР! Надо признаться теперь, что мы так и не сумели привыкнуть к этому поганству. И хотя хорохорились и говорили всем вокруг: «Плевать!», на самом деле слухи эти раздражали и ранили нас чрезвычайно. Дело в том, что даже мысли об отъезде у нас никогда не возникало. Эта тема никогда не обсуждалась, точно так же, как, скажем, тема самоубийства. И дело здесь даже не в том, могли бы мы или нет работать за рубежом (наверное, могли бы, точно так же, как многие и многие), но просто здесь не о чем было разговаривать. Все, что дорого нам, все было и остается здесь: друзья, дом, будущее — все.
В пятом номере «Литературного обозрения» публикуется беседа корреспондента журнала Евгения Канчукова с ленинградскими писателями-фантастами Андреем Измайловым, Вячеславом Рыбаковым, Андреем Столяровым и БНС.
<…>
Е. Канчуков. Другими словами, все вы занимаетесь фантастикой исключительно в силу какого-то особого внутреннего склада ума?
Б. Стругацкий. Я думаю, что изначально дело в этом. Конечно, мировоззрение играет здесь не последнюю роль, но изначально все дело в том, что мне лично нравится, чтобы роман был:
а) написан о реальной жизни и вполне достоверен;
б) чтобы этот реальный мир был слегка искажен фантастическим допущением.
Мне нравится сам прием.
Е. Канчуков. Он дарит вас новыми возможностями?
Б. Стругацкий. Он отвечает моему литературному вкусу — скажем так. Есть, например, люди, которые любят добавлять в мясо аджику, от этого мясо приобретает определенные гастрономические достоинства. Но даже этим людям не придет в голову есть аджику ложкой, в чистом виде. Роль приправы в произведении играет и фантастический прием. Если в романе нет ничего, кроме фантастического приема, это, как правило, дрянной роман. Во всяком случае, мне ближе произведения, где этот прием сочетается с реалистическим видением и реалистическим изображением жизни. Наверное, это какое-то свойство психотипа, а с другой стороны, видимо, и следствие определенного воспитания, я думаю. Хотя, шут его знает. Есть ведь сколько угодно ребятишек, которые не любят фантастики. Я помню, у нас в классе была куча книголюбов (у нас был класс довольно специфический), но я не могу сказать, что все они любили фантастику, вовсе нет. Вот я ее любил, она мне нравилась с детства, то есть где-то в психотипе у меня это было заложено. А большинство ребят просто любят остросюжетную литературу, независимо от того, какая она.
<…>
Е. Канчуков. Мне кажется, проблемы, заботившие учителей, отчасти переходят к ученикам. Насколько это ощущение правильно, Борис Натанович?
Б. Стругацкий. Только отчасти. Сегодня меня тоже больше всего заботит неопределенность будущего. Когда меня десять лет назад спрашивали: «Что будет завтра?» — я говорил: «Будет то же самое, но несколько хуже». А сейчас я не знаю, что будет завтра, и это меня очень беспокоит. Мы сейчас находимся в точке бифуркации — в теории катастроф есть такое понятие. Это точка, начиная с которой дальнейший процесс может идти по 20-ти возможным дорогам, в зависимости от минимальных колебаний внешней обстановки. Поэтому мне очень трудно себе представить, что будет через год, через два, через три. Прольется кровь, или не прольется кровь? Я не знаю. Реакция даст бой, безнадежный, арьергардный, но все-таки бой, или воздержится? Как именно осуществится неизбежный компромисс между рыночной экономикой и системой? Вот эти вопросы для меня совершенно неясны, а это вопросы ближайшего будущего. Поэтому я чувствую себя дьявольски неуверенно. У нас с Аркадием Натановичем сейчас задумано 3 или 4 повести, а некоторые из них даже детально разработаны, — как говорится, садись и пиши. Но мы не хотим садиться, не лежит душа писать об этом, надо бы о каких-то фундаментальных вещах, а они скрыты в тумане.
Е. Канчуков. Что вы имеете в виду, говоря о фундаментальных вещах?
Б. Стругацкий. Одной из самых фундаментальных вещей я считаю будущее. Что с нами будет через пять лет? В зависимость от того, какую цель мы увидим перед собой, поставлено развитие страны, да и всего мира.
Е. Канчуков. Что же мешает вам смоделировать то, что будет через пять лет?
Б. Стругацкий. Дело в том, что сегодня можно построить, я думаю, приблизительно 5 или 7 равноправных моделей. Все они будут страдать недостоверностью. Модель должна быть достоверна, она должна опираться на какие-то всем понятные, всем доступные очевидные факты и факторы. Мы писали когда-то «Хищные вещи века», помните вы этот роман? Это одна из возможных моделей неприятного будущего — так нам тогда казалось. И модель эта базировалась на совершенно четких и ясных представлениях, доступных любому человеку. Было совершенно ясно, что девяносто процентов населения Земли (не только нашей страны, а всей Земли) работает для того, чтобы есть, а не ест для того, чтобы работать. Было очевидно, что работать никто не хочет, что все жаждут развлечений и роста благосостояния. А раз так, то отсюда остается один логический шаг, после которого неизбежно получается, что, если люди больше всего ценят наслаждения тела, то, значит, рано или поздно нужно ожидать появления какого-то супернаркотика, который создаст иллюзию вечного наслаждения. Тогда реальная жизнь потеряет вообще какой-либо смысл. Такой была модель, построенная в «Хищных вещах века». И я повторяю, что она строилась на очень серьезных, очевидных и понятных фактах. Сейчас такой модели нет. Все зыбко, и все возможные модели зависят от любого, самого несущественного изменения начальных данных. Поменяется лидер в стране, и сразу модели валятся, как карточные домики. Не хочется так писать.