М. Ш.: …любят приключения!
(Очень оживленный, но совершенно неразборчивый диспут «люденов».)
Ю. Ф.: Да, действительно. Ну хочется вот про Максима еще прочитать!
Б. Н.: Я сам люблю приключения. Здрассте! Чего это я должен обижаться? Я сам предпочитаю остросюжетную литературу. Сам! И Аркадий Натанович, кстати говоря, тоже. Наши любимые книги — это книги все без исключения остросюжетные, так что тут ничего дурного я в этом не вижу. Просто остросюжетные книги тоже бывают плохо написанные и хорошо написанные. Так что я не вижу ничего дурного в том, что фэнам хочется это продолжать. Но вся беда в том, что НАМ не хочется! Вот в чем вся беда.
Ю. Ф.: Вот я об этом и хотел сказать. Вы как-то сказали, что у вас нет какой-то основополагающей идеи, вокруг которой можно бы…
Б. Н.: Не ИДЕИ! Дело не в этом. Вот есть некий роман про Максима Каммерера. Мы прекрасно понимаем, что этот роман будет интересен сотням тысяч читателей. Мы это понимаем. То есть, если бы мы этот роман написали, это был бы не пустой труд, он пошел бы… Но этого мало. Этого сознания мало! Надо еще, чтобы было какое-то внутреннее убеждение. Мало того, что этот роман нужен Флейшману. Надо, чтобы он еще Стругацким был нужен! Вот этой необходимости мы не чувствуем. Вот в чем вся беда! И поэтому время от времени — раз в два-три месяца — мы снова возвращаемся к этому сюжету, начинаем там что-то обдумывать, а потом смотрим друг на друга и говорим: «А-а…» Внутренней потребности нет.
С. Л.: Ну хорошо, Борис Натанович, а как вы относитесь к тому, что я, Миша, Вадим к вашему этому миру, начиная со «Страны багровых туч» и кончая «Волнами…», неровно дышим. Мы его уже пытаемся чуть ли не препарировать по кусочкам, раскладывать…
Ю. Ф.: Рассматривать его как реальный…
С. Л.: Нет, не то чтобы мир был реальный… Это тот мир, который, во-первых, ностальгический — с самого начала детства, а во-вторых, просто тот мир, который для нас представляется хорошим все-таки, несмотря на многое в нем. И он целостный! И нам интересно его препарировать. Как вы к этому относитесь?
(Попутно «людены» выясняют вполголоса, как они к этому относятся.)
Ю. Ф.: …И необходимость препарировать…
B. К.: …исследовать!
Б. Н.: Нет, ну как я к этому отношусь? Я отношусь к этому с определенной гордостью, что нам удалось все-таки создать мир, вызывающий такой интерес у читателей. Это не каждому удается.
C. Л.: Тем более — утверждается, ссылаясь на вас, что этот мир создавался как цельный мир практически несознательно.
Б. Н.: Конечно, мир создавался несознательно. Но коль скоро этот мир возник (а он возник где-то в самом начале 60-х), мы уже старались в нем оставаться…
С. Л.: И более или менее его придерживались?
Б. Н.: Ну, естественно, за исключением тех случаев, естественно, когда уходили в совершенно другие проблемы. Конечно, этот мир возник на самом деле под давлением обстоятельств. Если бы мы начинали писать не в конце 50-х, а в конце 80-х, то, конечно, мы бы такого мира, скорее всего, просто не создали. Ведь этот мир — это мир… с одной стороны, этот мир позволял… давал прикрытие для того, чтобы писать о каких-то таких вещах, о которых напрямую писать нельзя. «Жук в муравейнике» — классический пример. Или «Трудно быть богом». Нельзя было написать об этих вещах, которые там содержатся, прямо — ни в какой повести, ни в каком романе. Это бы просто не опубликовали. Мир давал прикрытие. Это во-первых. Во-вторых, этот мир позволил выразить все-таки какие-то идеи о том, чего мы хотим. Он давал некую отдушину, понимаете? Вот поэтому он и возник. А когда чувства, так сказать, внутри нас закипали недобрые и когда в рамках этого мира оставаться было уже трудно — вот тогда появлялся какой-то «За миллиард лет до конца света», приходилось уже выходить за пределы и искать какие-то другие способы и пути. Конечно, у нас должно быть разное отношение к этому миру. Я чувствую, что разное. Для нас этот мир все-таки условность. А для вас… Вот вы высказали, Сережа, что это вроде реальности — и вас там стали одергивать сразу… но на самом деле это для вас такая же реальность, как для меня… я не знаю там… мир «Машины времени». В вашем возрасте я очень любил этот роман, для меня это была совершенно реальная вещь, и я ею восторгался просто…
B. К.: Более того, Борис Натанович, воспринимается весь этот цикл о будущем мире как одна большая вещь. Поэтому при всем том, что мы, допустим, знаем, что вы очень негативно относитесь к «Стране багровых туч», именно поэтому мы ее и приемлем. Это тот, так сказать, краеугольный какой-то кирпичик, с которого все это начинало строиться. Выдернуть его из этого здания уже как-то…
C. Л.: Рухнуть не рухнет…
B. К.: Нет, рухнуть не рухнет, но…
C. Л.: Мы видим тех же самых Юрковского, Дауге и всех в молодости просто-напросто.
B. К.: В целом возникает какая-то внутренняя логика. А причины — это понятно. Есть много правды в том, почему вы не хотите ее переиздавать. Это все понять можно, так?..
Б. Н.: А что вот именно можно понять? Как вы, интересно, это понимаете — почему мы не хотим переиздавать «Страну багровых туч»?
C. Б.: А вы знаете — у вас есть отрывок в «Хромой судьбе» именно на эту тему.
Б. Н.: Ну и что там? Я не помню.
(«Людены» совещаются.)
С. Б.: Нет-нет-нет…
М. Ш.: Света что-то другое имеет в виду.
С. Б.: Именно в «Хромой судьбе». «И не два мне года было, а уже двадцать два…» Как там дальше?
B. К.: Что демонстрировать подобные вещи — это все равно что…
Б. Н.: Не знаю, во всяком случае, вся беда в том, что это плохо написано на самом деле…
C. Б.: Ну да, я имею в виду, что вам, наверное, неприятно…
Б. Н.: Дело не в том, что там написано, а дело в том — КАК это написано. Ну невозможно-то подписываться сейчас под этим! Всякий человек, знающий творчество Стругацких, заметит, что «Страна багровых туч» стоит особняком, она написана в совершенно другой манере, не в той манере, в которой написана… там даже… «Путь на Амальтею»…
B. К.: Я бы сказал, что с «Извне» вместе…
Б. Н.: И «Извне» тоже.
C. Б.: А я бы сказала — «Повесть о дружбе и недружбе».
Б. Н.: Вот эти две вещи. «Повесть о дружбе и недружбе» — ну, она стоит особняком, потому что она, так сказать, нарочито детская вещь. Специально детская. Она в этом смысле, конечно, стоит отдельно. И поэтому ее, может быть, и не стоит в этот ряд ставить. Так же, как и «Жиды города Питера» — эта пьеса тоже не настолько похожая… Нет, а вот эта вещь — именно фантастический роман о будущем. А вот тем не менее совершенно не… потому что мы тогда еще не… не было нашей манеры, не существовало. И «Извне» сюда же относится, безусловно. Это две наши ранние вещи, самые первые, по сути дела. Естественно, там манера еще не отработана. Неохота это… Это надо переписывать, но переписывать нельзя. Это как бы нечестно получается — переписывать.
В. К.: Это манера Александра Петровича Казанцева.
(Всеобщее веселье.)
М. Ш.: В свете последних решений продолжает улучшать…
В. К.: Десять вариантов «Пылающего острова» в зависимости от последних постановлений партии и правительства.
Ю. Ф.: Не просто от последних постановлений, а он «приводил специально коллизии международных условий в соответствие с сюжетом романа…»
B. К.: …в соответствие с сюжетом романа. Не сюжет с коллизиями, а наоборот.
Б. Н.: Да нет, мы, конечно, издадим «Страну багровых туч», безусловно. Обязательно издадим. Может быть, там немножечко подправим… стилистику там, какие-то благоглупости. А может быть — и не будем подправлять. Перечитывать противно, вот в чем дело-то. Ведь для того, чтобы хоть как-то подправить, надо же все это читать. Я пробовал несколько раз… Я не могу этого читать! Вот для меня это читать — все равно что… я не знаю… читать Казанцева. Ну, то же самое совершенно, такое же ощущение…
(Негодующий ропот «люденов».)