Насчет «моря фантастики»… опять слова. Жутко, когда в литературе так много воды. Нужны плотины (издательства, журнал), чтобы этот бурный поток начал давать электричество.
Товарищи, объясните, наконец, что означают термины «региональная фантастика» и «региональные авторы». Это что, новое направление в фантастике? Фантастика, которая пишется в регионах? Понятно. Хорошие книги всегда писались в регионах — в Вешенской, в Ясной Поляне, в Ялте.
Если дискуссия продолжится, прошу председателя «Круглого стола» дать мне отпуск на один месяц (ноябрь), потому что мне надо дописать повесть. Вообще, может быть, бросим это дело? В принципе, гавкать на Стругацких и друг на друга — интересно… а писать когда?
Можно вспомнить письма АНа к Александру Бушкову шестилетней давности (см. НС-9). Тогда он только начинал, и его «расхвалили клубные фэны». Теперь же он, не будучи формально «молодогвардейским» автором и даже вроде бы конфликтуя с отдельными ее функционерами, фактически выступает почти с тех же этических и эстетических позиций. Да, разные книги АБС вовсе не обязательно должны вызывать восторг и полное понимание у любого произвольно взятого читателя. Да, разочарование в каких-то прежних идеалах — вещь не такая уж редкая. Но другое дело, когда все эти неприятия и разочарования — лишь повод для шумных, напористых и целеустремленных пропагандистских акций. Такой акцией стал и текст Бушкова, примерно в то же время рассылавшийся по многим клубам любителей фантастики. Вот его некоторые наиболее характерные фрагменты.
Ах, как они начинали! Как они, стервецы, начинали! Зависть берет. Но, как говорил герой какого-то романа: «Не у всякой песни конец счастливее начала». Что произошло и в данном случае.
Оговоримся сразу: это — не пасквиль, призванный каким-то образом ошельмовать братьев Стругацких. Моя цель доказать, рассуждая беспристрастно и логически, следующее: а) что творчество братьев можно разделить на два периода; б) что первый был полосой едва ли не сплошных удач, а второй — полосой едва ли не сплошных поражений; в) что чествуем мы братьев по прошлым заслугам, меж тем как они ныне — не более чем свет угасшей звезды.
Ах, как они, черти, начинали! И как продолжали. «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажеры», «Попытка к бегству», «Полдень, XXII век», «Далекая Радуга», «Трудно быть богом», «Понедельник начинается в субботу», «Сказка о Тройке», «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан» — все эти вещи смело можно назвать великолепными. Мы росли на них. От советской фантастики они неотделимы.
А потом… Это случилось не вдруг, а в два этапа. 1966 год — появление одной из частей «Улитки на склоне», 1968 год — другой. И вот эта-то вещь оторвалась, отделилась от советской фантастики и от предыдущего творчества Стругацких — как выработавшая горючее ступень отделяется от космического корабля и, кувыркаясь, летит вниз, вниз, вниз…
<…>
Будь это на Земле, Кандид просто обязан бороться против извращения, захватившего отдаленный уголок планеты, и его экзерсисы скальпелем и все выпады в адрес амазонок оправданны и необходимы. Но на иной планете стоит и призадуматься — а не есть ли в данных условиях партеногенез необходимым и нужным применительно к местным условиям? Но уточнений не сделано. Амазонки — «где-то там», их прогресс — «где-то там», субъективные законы, обрекающие лесовиков на вымирание, — «где-то там». Абсолютно никаких привязок к реальной действительности, и оттого Лес, хотя и великолепно изображенный, выглядит картонным, а Кандид смешон и нелеп — Арлекин, лупящий Пьеро дубиной (пардон, скальпелем).
<…>
Ради чего все это наворочено, понять, в принципе, несложно — ради того, чтобы напомнить: усилия одиночки-интеллигента перевернуть мир не стоят ни черта. Но стоило ли для того, чтобы доказать, что Архимед из Переца никакой, нагромождать десятки страниц абстракций-фантасмагорий? Многозначительность — ложная, философичность — ложная, и отдельные персонажи, имеющие несчастье выглядеть невоздушными — Стоян со своей одержимостью наукой, бабник тузик, добрая распустеха Алевтина, беспозвоночное Домарощинер, — выглядят «живыми актерами, просунувшими голову в полотно кинематографа».
<…>
Изменились земные резиденты на других планетах, изменились… Посуровели. Если первые наблюдатели не имели права вообще ничего предпринимать («Попытка к бегству»), если Румата и иже с ним действовали с величайшей осторожностью, то Странник ведет себя на Саракше по-свойски, как шериф в Техасе — вынул пистолет, и нет человека. Деятельность землян на Саракше после уничтожения излучателей не описывается, но по некоторым воспоминаниям Максима в «Жуке в муравейнике» можно понять, что ведут они себя там, как полицейский наряд, отправившийся на облаву в Гарлем. Но это цветочки. Корней, герой повести «Парень из преисподней», действует по принципу Остапа Бендера: «Что, киса, забьем Мике баки?» и забил — за несколько месяцев прекратил войну на планете Гиганда. Можно себе представить, как он ее прекращал. Хорошо хоть, планета цела осталась…
<…>
«Пикник на обочине». <…> Да, еще перевоспитывается в конце концов приблатненный тип Шухарт. Господи, сколько уж раз в нашей послевоенной литературе, и не обязательно фантастической, перевоспитывались подобные аморальные типы… Но повторяется история с «институтом» — стоило ли городить увлекательнейший огород, Зону создавать только для того, чтобы перевоспитать одного «ихнего» блатного? Шукшин своего Егора Прокудина перевоспитал без полной чудес Зоны…
<…>
Итак? Несомненно, что прямая, достигшая пика к концу шестидесятых годов, с начала следующего десятилетия падала вниз, как метеорит. Исключение с «Миллиардом» лишь подтверждает правило.
Главная беда, на мой взгляд, в следующем. Из книг второго периода практически исчезли герои периода первого — подобные экипажу Быкова, экипажу Горбовского, Жилину, Румате, Саулу. Все те, кто нравился, кто впечатлял, кто боролся за большое и светлое. Все эти отличные парни, ярко, полнокровно выписанные, выглядящие как живые. Если они и появляются в произведениях второго периода — то всегда почти на заднем плане, торопливо пробегут по сцене и исчезнут за занавесом. Произведения второго периода набиты всевозможной шпаной, как КПЗ после особенно хлопотного дня. Мордатые ландскнехты, гангстеры, маклаки, инспекторы-бяки, с-сексуальные роботессы, пропойцы, шлюшки…
Брр! Так и ждешь появления сурового старшины милиции, который обведет всю эту гоп-компанию умудренным годами взглядом и покачает головой: «Ну что, соколики, доигрались? На кого похожи…» А отличных парней не больше, чем родников в Сахаре…
Но погодите! Появился «Жук в муравейнике». То же светлое будущее, те же слегка постаревшие Максим Каммерер и Странник, ныне Экселенец. Что же, радостно потирать руки — вернулись времена «Полдня»? Увы…
<…>
Вслед за автором одной стихотворной пародии подмывает воскликнуть: «Неужели в тридцатом веке тоже будут дрова лямзить?» А если серьезно — неужели и в XXII веке будет существовать служба, напоминающая то ли тонтон-макутов, то ли подразделение ордена иезуитов? Я не собираюсь смягчать резкость формулировок. По-моему, морально-этическое, что ли, издевательство, которое позволяет себе землянин XXII века против своего собрата, не менее страшно, чем пули тонтон-макута — ведь тонтон-макут, по сути, продукт своего уродливого общества, а здесь мы наблюдаем обратное — в том самом светлом-пресветлом будущем, которое так восхищало нас в «Полдне», «Парне», «Радуге», право решать судьбы своих собратьев присвоили себе люди, которых иначе как извращенцами, страдающими разного рода патологиями, порой и не назовешь. Да полно, земляне ли это?