- Мне тоже в Таганрог надо, - обиженно сказал Толик.
Таня бросила на него гневный взгляд.
- Никуда ты не поедешь.
Толик опять полез в карман за письмом.
- Да ты прочти, что пишут.
- Ладно, потом поговорим, - оборвала она его, - вся ночь впереди.
- Нет у них денег, - сообщила Маша, - не собирают они... Сколько ни говорю - как об стенку горох!
Таня густо покраснела; как и Оля, она не умела отказывать. Многие сложности в жизни сестер объяснялись именно тем, что им трудно было сказать "нет".
Я поспешил на помощь:
- Я так, на всякий случай. Нет так нет. Обойдусь...
Краснота на лице Тани сменилась голубоватой бледностью.
- Что же делать? - Она беспомощно оглянулась по сторонам как бы в поисках денег. - Как же быть? У меня только тридцать рублей.
- А жрать на что будем? - довольно спокойно поинтересовался Толик.
- Достанем где-нибудь...
- Нет-нет, - я встал, - я не возьму. Речи быть не может.
На Таниных щеках опять проступил красный цвет, но уже пятнами...
- Тебе же лететь... А мы достанем... И у Оли рублей двадцать есть. Как-нибудь дотянем...
- Спасибо, Танюша. - Я ласково притронулся к ее руке у локтевого сгиба. Очень благодарен, но...
Она не стала больше уговаривать.
- Ты извини, пожалуйста. Как ужасно получилось!
- Все нормально, - успокоил я ее, - это ты извини.
Маша, отложив карандаш, вдруг встала, подошла к буфету и вытащила из вазы несколько десятирублевок - те самые чиндяйкинские.
- А это что за деньги? - спросила она, вскинув руку над головой.
- Маша! - вскрикнула Таня. - Не смей!
Помрачневший было Толик оживился.
- Маша, эти деньги трогать нельзя! - сказал он, дурашливо скорчив строгую гримасу. - Они не для тебя отложены.
Таня, застыв, прижав ладони к щекам, ждала развязки ситуации. Маша продолжала протягивать им деньги.
- Этот ваш Чиндяйкин все равно не приедет, - сказала она торжествующе. Он обманул тетю Олю. Я знаю.
- Маша, замолчи, - шепотом попросила Таня.
- И тетя Оля знает. Два года уже прошло...
- Маша, положи деньги на место, - по возможности строго сказал я, - дети не должны вмешиваться в разговор старших.
- Маша, Маша! - в отчаянии качала головой Таня, в глазах ее стояли слезы.
- Да что вы на нее напали?! - вдруг рассердился Толик. - Права Машка, на кой черт эти гроши там солятся? Оля их не трогает, чтобы разговоров лишних не было. Стыдно ей... А если тихо потратить, она только рада будет.
Маша положила деньги на стол и снова взялась за карандаши.
Помолчали. Толик приосанился, важно повел головой. Ему редко удавалось высказаться, не рассердив окружающих.
- Не знаю, - задумчиво произнесла Таня. - Может.
- Да ясное же дело. - Изобразив на лице скуку. Толик удивленно пожал плечами.
- А ты знаешь, он прав, - вдруг решительно сказала Таня. - Пора кончать с этой историей. Действительно, уже два года прошло. Мы ей подыгрываем, деликатничаем из жалости? И ей же вредим.
- На билет даже ему посылала - все равно не приехал. - Толик потянулся к деньгам. - Сколько там осталось?
- Не трогай! - строго сказала Маша и левой рукой отодвинула деньги подальше.
- Да я не трогаю! Я посчитать хотел! - обиженно завопил Толик. - Ты видишь, как грубят? - повернулся он к Тане.
- Я не грублю, - спокойно возразила Маша, продолжая рисовать. - Эти деньги для дяди Эдика.
Когда я вышел со двора, Маша, высунувшись из окна, махала мне на прощанье рукой. Таня, следившая за тем, чтобы она не вывалилась наружу, тоже подняла руку.
- Счастливого пути, - кричала Маша, - до скорого возвращения!
Я помахал им в ответ и, круто повернувшись, чуть не налетел на Олю.
- Извини. - Она улыбнулась; густые лиловые отсветы магазинной рекламы не портили ее грустного клоунского лица с круглыми умными глазами и печально загнутой по краям прорезью рта.
Я тоже извинился; шестьдесят пять рублей, лежавших в правом кармане пиджака, очень стесняли, и поэтому ничего больше я добавить не мог. А надо сказать о деньгах. Но как? Помогла Маша.
- Оля, мы твои деньги дяде Эдику отдали. - Она собиралась крикнуть еще что-то, но Таня оттащила ее от окна.
- Какие деньги? - Оля смотрела на меня с растерянным недоумением.
Теперь объяснить было еще сложней, но я все же сделал попытку.
- Извини... Я попросил в долг. А у Тани не было. И Маша... Ну, в общем, мы взяли твои деньги. Те, что в вазе лежали. Они же тебе пока ие нужны? А через месяц я верну... Нигде не мог достать. - Я полез в карман. - Вот они... Если...
Она суетливо замахала руками:
- Ну что ты, конечно! Они же давно лежат... Возьми, пожалуйста.
- Спасибо... Мне надо домой слетать срочно.
- Я понимаю... Конечно. - Она улыбнулась блестящими шоколадно-коричневыми глазами и одобрительно кивнула головой, одновременно произнеся: - Счастливо.
- Спасибо...
Еще улыбка, кивок головы, подрагивающая, как от сдерживаемых рыданий, спина - и Оля исчезла в подъезде. Я механически шагнул следом и остановился. Показалось, что из темноты доносятся приглушенные всхлипывания; я был почти уверен, что слышу плач, но к окну опять прорвалась Маша, и голос ее заглушил все существующие и несуществующие звуки.
- Счастливого пути!.. Счастливого пути! - истошно кричала она, преодолевая материнский заслон.
На следующий день я в красном картонном сомбреро с нитяной бахромой пел под собственный аккомпанемент на сцене фабричного клуба испанскую песню "Мама, я еще вернусь в наш домик". Сквозь слезы, еле удерживаемые ресницами, набитый зрителями зал был похож на объемную открытку, которую кто-то, забавляясь, выгибал, скручивал, сминал, и я вдруг почувствовал, что уже не могу, не выдерживаю, что вот-вот рухну под тяжестью груза, когда-то добровольно взваленного на себя. Дальше так жить было нельзя; невозможно врать на каждом шагу, думать и чувствовать одно, а вслух говорить прямо противоположное, каждый раз взвешивать сказанное, оценивать собеседника, чтобы определить, насколько ему можно довериться, многое ли он знает о тебе и не продаст ли при первом удобном случае...
Директор пил чай с лимоном, одновременно разговаривая по селектору с отделом снабжения: где-то что-то нам опять недогрузили.
Я хотел выйти, чтобы не мешать, но он жестом остановил меня.
- А я тебя самого туда пошлю, - сказал он в селектор, прозвучало это угрожающе, почти как предложение посидеть пару часов в газовой камере, - и крутитесь там вместе. Но чтобы войлок был...
Селектор щелкнул, выключился, директор отпил чаю.
- Принес? - спросил он не сразу, сумев наконец сосредоточить внимание на посетителе.
- Нет. - Я подошел поближе. - И вообще я не учусь...
Он еще некоторое время сохранял на лице неопределенно-рассеянное выражение, видимо, решая, как отнестись к моему признанию.
- Ну что же... - Он разглядывал меня так внимательно, будто впервые увидел. - Бывает и такое. Ко всему надо быть готовым. - Наконец он пришел к какому-то решению. - Послезавтра поедем вместе в управление. Я тебя кое-кому представлю...
-Послезавтра я не смогу, Филипп Петрович, - сказал я, сам удивляясь твердости своего голоса, - я как раз поэтому пришел... - Я протянул ему заявление.
- Ну, что ты написал тут? - спросил он. - "Прошу предоставить внеочередной отпуск без содержания". А на каком основании? Что у тебя? Что в приказе написать?
- Напишите: семейные обстоятельства.
- А у тебя есть семья?
- Тогда по состоянию здоровья.
- А где бюллетень? Что у тебя случилось все-таки?
- Домой надо слетать.
- К матери? Ах да, она же скончалась. Зачем же ты едешь?