На письменном столе лежит книга. Что-то про Робинзона. В книге закладка, и на ней написано противное слово «Струльбруг». Это я.
Книгу я когда-то читал, но не перечитывал. Я и без того помню, что струльбруги у Дефо — уродливые старики, мучимые всеми известными болезнями. Они злые и жадные, а мне жалеть нечего. Забирайте всё, мне не жалко. Я силён и здоров. Единственная моя болезнь — деменция. Думаете, я не знаю, что это значит? Знаю, но не скажу. Ещё я страдаю ненужным бессмертием. Врачи до сих пор не придумали подходящего названия для этой хвори. Вроде как для цветочка: иммортель.
Вечерами я хожу гулять. Это дело я никогда не забываю, потому что на руке у меня есть специальный приборчик. Раньше он назывался «часы», а сейчас как-то по другому. Неважно. Сначала часы звонят, что мне пора идти на прогулку. Я гуляю энергично и далеко. Обычным старикам трудно так ходить, им мешает груз воспоминаний. Часа через полтора часы напоминают, что пора домой, и высвечивают подходящий маршрут, а то сам я мог бы и потеряться.
Вечер тёплый и безветренный. Собственно, уже ночь, лишь на западе багровится закатная полоса. Людей почти нет, особенно в парке. Хотя, вон на скамейке сидит женщина, а напротив стоят двое мужчин. О чём они говорят? Меня они не видят и не слышат, но я их слышу преотлично. Нехорошо подслушивать чужие разговоры, но мне можно, ведь через пятнадцать минут я всё забуду.
— Смотри, баба сидит. С виду не старая, в самом соку, а на деле струльбружка, никто не знает, сколько ей лет. Сейчас она ёрзать начнёт, домой собираться, так ты её за руку хватай и иди вместе с ней. А там заваливай её в койку и делай, что хочешь. Главное, утром уйти пораньше, тогда она помнить ничего не будет.
— Да ну, это всё равно, что с куклой резиновой трахаться.
— Не скажи. Она тёпленькая и шевелится.
— А ты сам пробовал?
— Да сколько раз. Я, между прочим, невинность у неё в постели потерял. Она бормочет: «Мальчик, ты что?» — А я знай фигачу. Смотри, она, вроде, проснулась. Давай, действуй. Потом спасибо скажешь.
Действовать начал я. Шагнул вперёд и что есть силы приложил кулаком в челюсть говорливому. Бить я умею резко, силы в кулаке много. Громко хрустнула кость. Говорливый хрюкнул и зачем-то упал. Нокаут… или нокдаун… не знаю. Молчаливый, не сказав дурного слова, подскочил и саданул кулаком в то место, которое называется сусалом. Пришлось в ответ пихнуть коленом в промежность. В боях без правил этот приём считается не по правилам, но здесь и октагона приличного нет. Так что это не бой, а просто драка.
Двое лежали у моих ног, слабо шевелились, один тихонько подвывал.
— Вот что, — сказал я. — Живо уползайте отсюда, и если я встречу вас здесь ещё раз, то бить буду насмерть.
Уползли, верней, ушли, придерживая друг друга. Кто такие — не знаю, может раньше знал, но забыл. Ну и пусть их.
Сел на скамейку. Женщина не отодвинулась.
— Простите, сцена была отвратительная, но я не мог смолчать.
— Что вы. Вы меня выручили. Я чувствовала, что они готовят какую-то гадость.
— Больше не будут.
— Спасибо. Им было не очень больно?
— Очень.
Целых полминуты мы молчали, чтобы улеглось неприятное воспоминание. Потом я спросил:
— Если не секрет, как вас зовут?
— Какой же это секрет? Я своего имени никогда не забывала. Меня зовут Вера.
— Как странно. Мою жену тоже звали Вера. Может быть, вы моя жена?
— Может быть. Я не помню.
— А лет вам сколько?
Вера поднесла руку к глазам. Часы у неё точно такие же, как и у меня. Да и кто стал бы делать разные часы для таких, как мы.
— Получается, что мне двести восемьдесят семь лет. Никогда не могла представить, что у человека может быть такой возраст.
— Мне значительно меньше, — признался я, взглянув на своё запястье. — Значит, вы совсем другая Вера.
— Это неважно. Всё равно, у нас обоих о семейной жизни самые смутные воспоминания.
Она постучала пальцем по часам и добавила:
— Мне пора идти домой. Часы напоминают. Они у меня строгие.
— Мне тоже пришёл сигнал, что время возвращаться. Право слово, мы как малые дети, что нам велят, то мы и делаем. Но я завтра непременно приду сюда. Вы ведь тоже здесь будете?
— Да, конечно, если не случится дождя.
Я поднялся со скамейки.
— Да завтра, Вера.
— До завтра. А вы так и не сказали, как вас зовут.
— Я и сам не помню. Тут записано. Я иногда смотрю и удивляюсь: неужели это я?