Выбрать главу

Опять удивленные взгляды, полуоткрытые рты, в том числе и замерший на полуслове оторопевший Жмуров.

— Объясни, — голос с места.

— Охотно. Я говорю обманным потому, что в заявлении о приеме Жмуров обещал быть честным, верно и свято беречь и умножать богатство Родины. А сейчас отступился от своих слов. Думает: мне, мол, все можно, а от меня ничего не требуйте…

— Правильно, — не выдержал кто-то.

— Верно…

Снова загудело собрание. Жмуров склонялся все ниже. Луч заходящего солнца упал на его смуглый, в редких конопатинах лоб, и все увидели на нем капли пота.

Последним выступил лейтенант Шелест…

* * *

В дневнике Василия записей прибавлялось.

19 октября, понедельник.

Разбирали Жмурова. Досталось парню. Но в комсомоле оставили. Вот только что скажут комбат, майор Шикин и капитан Козырев? Правильно ли я поступил?

20 октября, вторник.

Они сказали: правильно.

* * *

…Дела захватывали лейтенанта Шелеста все больше и больше. После нескольких ясных дней вновь полили дожди, а потом однажды к вечерку дохнуло с черневших в отдалении полей так ледяно и знобко, что на окнах проступила жилистая и прозрачная вязь первого обледка. А утром, когда солдаты выбежали на физзарядку, их белые нательные сорочки слились с только что выпавшим первым снегом.

Утром Василий записал в дневнике:

«У молодых солдат сегодня первые стрельбы — и такая погодка. Впрочем, это хорошо. С трудного начинать лучше. Но поговорить с комсомольцами все-таки нужно».

Вечером запись была продолжена:

«Молодцы комсомольцы. А Жмуров-то, Жмуров… Его результат один из лучших в роте. Нет, начало хорошее. Теперь за подготовку к учениям.

И еще — самодеятельность. Через неделю — первый концерт».

* * *

Долго будут помнить в батальоне этот концерт. Будут помнить виртуозную игру Гапонова. Балалайка отплясывала то у солдата на коленях, то взлетала, поворачиваясь и кружась; видно, и ей передавалась та сила, которая захватила и повергла в изумленное молчание добрые две сотни людей!

Потом четверо пели — вокальный квартет. Аккомпанировал Жмуров. А когда певцы ушли, он играл один. Играл задушевно, не глядя в зал, будто забыв, что вышел на сцену и что слушает его весь батальон…

Шелест вел концерт. А перед последним номером сам вышел с баяном, объявил:

— Полонез Огинского…

Мороз уже тронул и сделал чуть смуглым его лицо, отчего еще ярче светилась заразительная улыбка.

Пальцы коснулись перламутра пуговиц, из-под них брызнули звуки вступления, перешедшие тут же в грустно-мятежную мелодию. И в ней, как в волне, стала растворяться улыбка Василия. А глаза продолжали смеяться.

В первом ряду сидели офицеры. Капитан Козырев наклонился к майору Шикину, вполголоса сказал:

— Грустит и радуется наш Василий. Жена к нему едет.

Шикин понимающе кивнул.

А музыка уже захватила весь зал.

Потом сценой завладели плясуны. Откуда только и взялось у этих шестерых солдат столько стремительного лада с музыкой, такое умение разговаривать каблуками, переходить вприсядку, взлетать, как на пружинах, в воздух. Сидевшие в зале узнавали и не узнавали своих сослуживцев, ахали довольные. А когда пляска, вместе с дружным вскриком, оборвалась и танцующие замерли, десятки голосов закричали:

— Би-ис!..

— Повторить!..

— Би-ис!..

…Выходя из клуба, майор Шикин сказал подполковнику Ремневу:

— Удалось Шелесту раскачать комсомолию.

— Молодец, — довольным голосом подтвердил комбат. — Живая душа парень, ничего не скажешь.

Роты с песнями расходились от клуба.

Василий вышел последним, загляделся на звезды. Прислушался. И в хрусте снега под шагом удалявшегося строя почудился ему шум поезда.

— Едет, — сказал вполголоса…