И теперь — стыдно… Баирка понимает, что у меня на душе, меняет пластинку, и так ловко это делает, что я тут же забываю обо всем, а думаю лишь о деде Проньке.
…Встаю чуть свет, выхожу во двор. Мать бренчит подойником. Увидев меня, спрашивает:
— Чего так рано?..
— Лучше пораньше выйти. Вдруг поезд выбился из расписания?
— Твоя правда, — соглашается мать, убирая ведро из-под коровы. — А деда Проньку ни с кем не спутаешь? Да нет, поди… На станции выходит народу раз-два и обчелся…
Иду к соседней избе, серой, без сеней, толкаю плечом дверь. Дверь, скрипнув, подается легко. На полу, укрытые шубой, спят ребятишки. Отыскиваю среди них Баирку, он с краю, старшой… Расталкиваю. Баирка вскакивает, одурело глядит на меня.
— На станцию-то, — говорю. — Забыл?..
Баирка быстро одевается.
От деревни до станции километра три, и все степью, степью… Снег под ногами похрустывает, первый в нынешнем году снег. Ветром тянет, привычным поутру. Телеграфные столбы, что выстроились вдоль проселка, гудят уныло.
У Баирки лицо скучное, прячет руки в карманы курмушки, поеживается. Догадываюсь, пальцы у него закоченели, предлагаю свои вареги. Баирка мнется, но потом натягивает их на длинные, с острыми казанками пальцы, говорит:
— Бабка Батуиха обещалась связать вареги. Уже, поди, вяжет. Надо сходить на озеро, изловить ей ондатру. Все не задарма. Не люблю, когда задарма.
На станции тихо, нелюдно, из окошка кассирша выглядывает, лицо у нее круглое, розовощекое. Спрашиваю, подойдя к окошку: «Поезд скоро будет? Иль выбился из расписанья и уже прошел?..» Смеется кассирша, лицо у нее делается и вовсе как мяч, так и хочется потрогать… «Нет, мальчик, еще не выбился…»
Недолго ждем поезда. Прибывает на станцию, длинный, вагон к вагону, скрипит буферами.
— А я машинистом буду, когда вырасту, — глядя восторженными глазами на железнодорожный состав, говорит Баирка. — Всю землю изъезжу…
Три минуты стоит поезд на станции. Ждем… Тетка вылезает из вагона, конопатая, широкая в кости, мешок через плечо перекинут, в руках — сумка… Ловит ртом воздух. Тяжело!.. А вон еще кто-то выходит из вагона, сухонький, с чемоданом в руке, козырьком прикладывает, руку к глазам, высматривает что-то… И больше — никого.
— Не приехал…
Становится грустно. Сажусь на край платформы, болтаю ногами, лениво наблюдая за тем сухоньким старичком… Почему его никто не встречает? А старичок меж тем все ближе, ближе… Останавливается около меня, опускает чемодан на землю, говорит с недоумением:
— Катюхи нету… Куда она, зараза, подевалась? Может, телеграмму не получила?..
Молчу.
— Иди, дед, своей дорогой, — говорит Баирка. — Не мешай человеку. Пускай посидит на солнце. Погреется.
— На солнце? Погреется?.. — удивляется старичок, Хохочет: — Ну и ловок, бестия! Почти как я в молодости!.. — Бородка у него козлиным хвостиком, подрагивает.
Баирка с интересом смотрит на старичка, начинает выспрашивать: а что у тебя было да как?.. Мне не по душе эти выспрашиванья, но что я могу поделать с Баиркой? Он такой… любит почесать языком, правда, не без пути…
Старичок, ни слова не говоря, протягивает Баирке чемодан:
— Пойдем-ка в тепло, на станцию…
Баирка подхватывает чемодан, подталкивает меня в спину.
На станции ни души, разве что изредка из окошка выглянет розовощекая голова-мяч. Устраиваемся в углу, на лавке… Старичок снимает вареги, хлопает ладонью об ладонь, тянет беззубым ртом воздух, со вниманием оглядывая неуютную — лавки да обшарпанные стены, — зато теплую станционную нежиль.
— Ишь, натоплено! Хорошо!.. Бывает, что и печки нету. Тогда плохо. — Берет из Баиркиных рук чемодан, ставит себе на колени, раскрывает, долго роется в нем, отыскивает мешочек чуть побольше отцовского кисета, перетянутый серым шнурком, развязывает, дает нам по горсти леденцов.
Баирка благодарит старичка, со старанием заглядывая в его белесые, будто слинявшие глаза.
— Чую, отец не балует, — улыбается старичок.
— Отец у меня в бегах, — весело говорит Баирка.
— Избаловался народ, — вздыхает старичок. — Но опять же, если подумать, — такую войну выиграли!.. Вот и хочется каждому пожить в свое удовольствие. Все ищут, пытаются поймать за хвост птицу счастья. Но чаще не там ищут. Я тоже в молодости много чего хотел… Однажды через любовь на цыган вышел. Мечтал коня заиметь, чтоб как ветер… А кто больше цыган смыслит в конях?.. Ну, стало быть, подкатываю к ихнему старшинке: так, мол, и так, Пронька я Карнаухов, с Мамыреки, ходил в золотоношах, да надоело, теперь с вами хочу жить. А еще, говорю, у меня, как у всякого нормального человека, есть мечта. Но мечта особенная. Желаю заиметь такого коня, чтоб летать на нем по округе пулею и чтоб мужики смотрели на меня с завистью: а Пронька-то Карнаухов-то…