— Я сказал, двенадцать для индуса этой модели. А у меня немецкий костюм. Эти штуки получше, только работать в них сложно, практика нужна. — Багшо допил пиво, тыльной стороной ладони вытер губы. — В немецком костюме я выдерживаю сорок пять метров, ну а там не шибко-то больше сорока пяти и было.
— Хрен там не шибко.
Багшо равнодушно пожал плечами:
— Вот тебя поймать — это и вправду было трудно. Для такой операции нет автоматической процедуры.
— Нет процедуры? — содрогнулся от запоздалого ужаса Седрик. — Так это что, ты сам, без ничего?
Толстые губы изогнулись в ухмылке.
— Я сам — мой глазомер, мой расчет. Ну как, рад небось, что я не ошибся? Хряпнувшись о бетон, ты не представлял бы никакого дальнейшего интереса. Я никогда еще не ловил предмета, двигающегося с такой скоростью.
Руки Багшо успели уже покрыться синими и багровыми кровоподтеками — уолдики защитили их, но далеко не полностью.
— А зачем ты меня обманул? — возмущенно спросил Седрик. — Ты замедлял индуса и замедлял, а перед окном и совсем остановил. Я уже решил, что ничего такого не будет, а тут он взял и нырнул вниз.
Багшо взглянул на Седрика, пару секунд помолчал, а затем вздохнул:
— Иначе не получалось. Во-первых, мне нужно было приготовиться. Во-вторых, индус не умеет прыгать. Ударься он о подоконник на полной скорости, вылетел бы наружу крутясь, как пропеллер.
Седрик хмыкнул и отвел глаза.
Полет продолжался. Видимо, солнце уже взошло — затянутое облаками небо совсем просветлело, приобрело тошнотворный желтоватый цвет. Они ползли над лесами и оврагами — Самп был конгломератом многих городов, не совсем еще сросшихся воедино. То здесь, то там попадались новые, торопливо достраиваемые здания — несмотря на уменьшающееся народонаселение, мир переживал строительную лихорадку.
— Ты ни разу не перешел за сто, — негромко сказал Багшо.
— А?
— У тебя и вообще медленный пульс, но даже во время падения он не перевалил за сотню. Есть чем похвастаться.
Седрик зябко поежился — то ли от утреннего холода, то ли от воспоминаний.
— А сколько трупов? — спросил он. — Сколько человек погибло?
— Не знаю. Мы никого не трогали, только защищались.
— Столько разрушений и жертв — чтобы убить меня? Просто чтобы напакостить бабушке и попасть в вечерние новости?
— Может, и так, — пожал плечами Багшо, — а может, и не так. Может, они и знать не знали, кто ты такой. Просто услыхали, что на их территории происходит что-то серьезное, и решили принудить нас к капитуляции. Затем они разобрали бы нас по винтику, узнали бы, кто мы такие, и стали думать, что делать с нами дальше, как бы использовать нас с максимальной для себя выгодой.
Седрик снова поежился.
— Ты во всем этом не виноват.
Некоторое время Седрик молча смотрел, как мутнеет, запотевает блестящая поверхность пивной банки; Багшо внимательно за ним наблюдал.
— Нет, — сказал он наконец. — Нет, я в этом не виноват.
— То есть виноват я?
А кто же еще? Багшо вломился на территорию противника чуть не с целой армией, в чем не было никакой необходимости. Он угробил чертову уйму времени, вытирая о Седрика ноги. Оттягивался, значит. Он приказал Седрику принять душ и побриться, а ведь нужно было ноги в руки и линять из этой гостиницы, покуда целы. Фактически немец сам напрашивался на неприятности.
— А кто об этом спросит?
— Только Институт, — пожал плечами Багшо.
— А полиция? Городские власти? Штат? Казалось, Багшо воспринял слова Седрика как не совсем удачную шутку.
— У тебя есть крыша. Лучшая, какую только можно придумать. Ты помрешь от старости, прежде чем полиция получит право хоть пальчиком до тебя дотронуться. Пусть юристы отрабатывают свою зарплату.
— Это что же, значит, если ты работаешь на Институт, тебе все сойдет с рук?
— Вот уж хрен! Просто Институт сам с тобой разберется. А, понятно!
— А кто подаст рапорт о сегодняшних событиях? Не отрывая от Седрика полуприкрытых глаз, Багшо запрокинул голову и вытряхнул себе в рот последние капли пива. Затем он смял банку.
— Я. Можешь подать и ты — если хочешь.
— Или подписаться под твоим? Искусственная кожа на лбу Багшо сложилась в задумчивые морщины.
— Возможно, тебя попросят составить рапорт. На этот раз.
— Но я могу проявить инициативу. Словно чувствуя какую-то угрозу, немец еще плотнее укутался в одеяло. Пальцы толстой, слоновьей ноги нервно царапнули металлический пол.
— Ты хочешь попросить о замене?
— А я ее получу?
— Возможно, — буркнул Багшо.
— После сегодняшнего? — не отставал Седрик.
— После сегодняшнего, — неохотно подтвердил Багшо. — А если ЛУК подаст жалобу, тебя, скорее всего, попросят написать рапорт.
Если ЛУК начнет жаловаться, Институт кинется на защиту своих — это вроде как в мальчишеских шайках, вроде как в Мидоудейле, где каждое общежитие — отдельная, враждующая со всеми остальными шайка. То же самое, только масштаб покрупнее. И разговор идет не о расквашенных детских носах, а о людях, гибнущих из-за чужого упрямства — и самой обыкновенной глупости.
Шайки имеют свои законы, и первый из них — верность. Опасная это штука — верность. Переменчивая. Сегодня ты верен чему-то одному, завтра — чему-то совсем другому.
Седрик допил пиво и уронил банку на пол.
— Нет, — сказал он, — я подпишу твой. Твой рапорт. Ври там сколько хочешь. Лепи все, что нужно для сбережения твоей драгоценной задницы, любую хрень. Я все подпишу.
Багшо хищно оскалился, постучал по зубам ногтем.
— Если ты подпишешь, — заметил он через минуту, — назад ходу не будет.
— Знаю.
Сейчас Седрика ничуть не волновало, мужественно ли он выглядит или не мужественно и не слишком ли нахально он себя ведет.
— Вот же ублюдок, — негромко проговорил Багшо. — Еще почище своей сучары бабки. Седрик почувствовал себя немного лучше.
— В рот долбаный малолетний ублюдок. Наследственное, наверное. Вся ваша семейка — долбаные ублюдки.
Как бы ни сложилась дальнейшая карьера Багшо, на какие бы высоты он ни поднялся, с этого момента каждый новый успех будет казаться ему новой подачкой от Седрика Диксона Хаббарда. И будет причинять новую боль.
Глава 6
Самп, 7 апреля
Занимался рассвет, а Пандора Пендор Экклес даже еще не ложилась. Переговоры, сделки и ожидание сообщений, упрашивания и угрозы — деловая, под завязку заполненная ночь. А и выйди среди этой суеты свободная минута, Пандора все равно не смогла бы уснуть — какой там сон, когда прямо тебе в руки свалилась величайшая в истории журналистики сенсация. В истории журналистики? Величайшая сенсация в истории рода человеческого.
Кровь на каменном топоре. Троглодиты в космосе.
Издергавшись до последнего в своем кабинете, она ушла домой, но и здесь не смогла успокоиться — провела остаток ночи, нервно расхаживая из угла в угол.
Расположенная на тридцать восьмом этаже квартира представляла собой нечто вроде сверкающей пещеры — хрусталь и хромированный металл, острые углы и стерильно-белые плоскости. Наиновейший, наимоднейший дизайн. Если честно, Пандору тошнило от этих декоративных изысков, одно счастье, что жить им осталось недолго — квартира переоборудовалась каждые три месяца. Вот посмотришь на многих — девочка в идеальной форме, изводит на поддержание этой формы кошмарные деньжищи, а потом бац — и выдает свой возраст пристрастием к допотопному декору. Сплошь и рядом такое бывает, сплошь и рядом, а ведь мужики — у них глаз на всякие несоответствия ой какой острый. Быть молодой — работа, требующая полной самоотдачи.
И снова зигзагообразная траектория ночных метаний подвела Пандору к зеркалу, и снова она остановилась, чтобы в который раз изучить свою внешность. Лицо — просто загляденье, первоклассное лицо, иначе не скажешь. Лет на двадцать, а то и меньше, и шрамы все уже рассосались, кроме двух, которые во рту, языком можно нащупать, да и от них скоро ничего не останется.